Вот примерно с такого ощущения и тряхнул меня первый смех. Ну, а потом, когда нечаянно пассажиров из шланга я водой окатил, тут, конечно, и никто бы не вытерпел.
Как тогда отозвались на мой хохот Маша и Леонид и что вообще делал я до конца вахты — не помню. Случается, знаете, что так вот либо глаза, либо уши, либо всю память сразу заложит. И кончено.
Ну, а дальше — сменился я. Илья спит, разметался на постели прямо в брюках, в куртке, даже ботинки не снял. Полез и я на свою койку, улегся. Под свежей простыней босым ногам — отрада. Но тут заходит матрос. Высокий, малость горбатый, а шея с таким выгибом, что кажется, парень этот пятки свои разглядывает. Позже-то я разобрался: смотрит он не вниз и не назад, а куда полагается, только из-за этого самого выгиба шеи взгляд у него получается исподлобья. Постоял, помолчал, спрашивает:
— Стало быть, это ты Костя Барбин? Новый матрос?
— Да, Барбин, — говорю. — А матрос я не новый. Не первую навигацию плаваю. Вообще всю жизнь свою плаваю.
— Ну, я не отдел кадров. Мне твоя биография ни к чему. А на «Родине» ты новый матрос. Точность я люблю. Для ясности. Моя фамилия Фигурнов. Можешь Петей, Петром звать. А на Петьку не откликаюсь. Тоже для ясности.
— Пожалуйста! Этого я и сам не люблю. Не мальчишки уже.
Дело тут не в возрасте, а в характере.
Уселся Фигурнов на койку, винтом ко мне исподнизу шею вывернул.
— Есть у нас матрос Мухин. Видел, может быть, — тонкий, длинный? Так его у нас прозвали «Длинномухиным». Терпит, улыбается. Или вот верхний сосед мой — Марк Тумаркин. Этот даже любит, когда его наоборот, — Тумарком Маркиным называют. Это ты тоже для ясности имей в виду. А теперь расскажи, чего ты успел уже нашкодить?
Понимаете: опять по тому же самому месту.
— Знаешь, Фигурнов, Петя, Петр, — говорю ему, — учти тоже для ясности: с боцманом я уже объяснился, а два раза рассказывать об одном скучно.
— Правильно, матрос Барбин! Только о твоих подвигах и в рубке уже был разговор.
Приподнялся я на локте.
— Какой разговор? У кого с кем?
— Скучно рассказывать, матрос Барбин.
— Ишь ты, запомнил, — говорю. — Заноза. Петя, Петр, матрос Фигурнов.
— Да, запомнил. Характер такой. Для ясности.
Скинул он ботинки, одежду, лег к стене лицом и — точка, больше ни звука, дескать, прочно обиделся.
А с меня и сон долой. Вот как: до большого начальства дело дошло! В самый первый день матрос Барбин уже отличился. Э-эх! А Вася Тетерев тоже хорош. Пообещал не докладывать капитану, а сам доложил. Втихомолку. Сказать мне об этом в открытую смелости у него не хватило. И чем больше я думал, тем черней и позорней казался поступок Тетерева. А своя вина казалась очень маленькой, а немного погодя — даже никакой. И когда мне стало окончательно ясно, что Вася Тетерев очернил перед капитаном хорошего матроса совсем незаслуженно, я не только что спать — лежать спокойно не мог. Надо было хоть с кем-нибудь сейчас же разделить бурлящий кипяток, которым я был налит теперь уже до самой пробки.