С тех пор распускает гнусные слухи. Как выпьет в трактире, так начинает: мол, старуха совсем свихнулась — надеется, что к ней заглянет кто-нибудь из дровосеков, кто помоложе да посмазливее. Для того и оставляет дверь открытой.
В какую же ярость девочка пришла, услышав об этом! Была б ее воля — искусала бы, честное слово! Да мать стало жалко.
Выйдя на порог, девочка задержала взгляд на острых пиках елей, воинственно торчащих над лесом. Они словно охраняли его от незваных гостей. Волновались дубы, трава гнулась, серебрилась под ветром.
Неужели она видит это все в последний раз?
Девочка шла по тропинке, изо всех сил удерживая слезы. Мать обещала, что они будут приезжать. Накопят в городе денег и смогут останавливаться в трактире. На два дня, а может, даже на три!
Она вытерла глаза.
Лес сочувственно шумел над ее головой: куда же ты, девочка моя? Разве ты можешь меня оставить? Я дарил тебе золотые лютики, крестил тебя в ледяной купели озера, баюкал песнями сосен — глухими, скрипучими. Ты знаешь, как пахнет свежевыпавший снег, читаешь заячьи следы и с закрытыми глазами можешь найти дорогу домой даже ночью. Ты никогда не боялась меня.
Что станет с тобой в городе, где повсюду мертвый камень? Твое место — здесь.
«Матушка обещала возвращаться хоть иногда!»
«Ты же знаешь, этого не случится».
По мере того, как девочка углублялась в чащу, в ней зрела решимость. Она попросит бабушку, чтобы та разрешила ей остаться. Но ее терзали сомнения. Что ответит старушка, не угадаешь.
В деревне все убеждены, что она любит внучку без памяти, но иногда в ее взгляде мелькает что-то странное… Она присматривается к внучке, как к чужой, и почти не разговаривает с ней.
«Готовить умею, — перечисляла девочка. — В доме прибраться, затопить, дров принести — все могу. Постирать, подушки взбить, матрасы перетрясти… Все-все-все буду для нее делать!»
Она ускорила шаг. Да, надо убедить бабушку! Только не ныть. Они поговорят, как взрослые.
Бабушке наверняка тоже невесело оставаться одной!
Возле самой опушки ей показалось, что в кустах кто-то есть. Ветки качались слишком поспешно. И трава примята.
Девочка нахмурилась и ускорила шаг.
У калитки быстро обернулась. Нет, никого. Показалось.
Она постучала, нагнулась, входя, чтобы не удариться о низкую притолоку. Бабушка сидела в кресле. При виде внучки она отложила вязание, и грустная улыбка скользнула по ее губам.
Все мысли о «взрослом» разговоре вылетели из девочкиной головы. Она упала перед старухой на колени и горько зарыдала.
— Не нужно плакать, дитя мое, — голос мягкий, но отчужденный. — Ты уезжаешь не навсегда.