— Дима! Дима!
Его голова лежала в чьей-то ладони. Он открыл глаза. Все плыло, раскачивалось. Затылок горел. Тело нестерпимо ныло, словно через него только что пропустили ток. Что до правой руки, ее, кажется, не было. Отхватило ровнехонько по запястью…
Перед ним выплывало лицо женщины, девушки. Напуганные глаза, дрожащие губы. Она готова была разреветься.
— Я жив? — тихо спросил он, и его тут же вырвало.
Потом он видел обступивших его людей, хорошо знакомых ему. Они все колыхались из стороны в сторону, к нему приближались их лица, вновь отступали. Но чаще всего возникало лицо девушки. Слышались голоса: «Скорую», нужно вызвать «скорую» или: «Ребята, ловите машину, любую».
— Марина, — сказал он, когда лицо девушки в очередной раз появилось перед ним, — не надо «скорую», я сам дойду.
Он даже попытался пошевелиться, но тут же, охнув, едва не потерял сознание от боли. Грудь горела. Как пить дать, были сломаны ребра.
— Лежи смирно, Димочка, все будет хорошо…
Потом все лица куда-то подевались, и перед ним выплыло только одно — широкое, рыжее, с перепуганными до смерти глазами. Эти глаза бестолково хлопали у самого его носа, щеки тряслись, губы шевелились.
— Ну что, доигрался? — спросил чей-то голос рядом. — Теперь тебе одна дорога — в тюрягу.
Савинов знал, чей это был голос — его приятеля, Толика Панченко.
— Да вы че, ребята, я ж не хотел. Я ж не думал. Он же сам упал…
— Это точно — сам. Щучкой нырнул! Кранты тебе, житель окрестностей!