На ней ранец с рыжим лохматым верхом.
Немец убегал от него по траншее. Лученков догнал его в три прыжка, ударил штыком ниже ранца. Убегавший человек споткнулся. Упал. Почему то запомнились грязные потёки на его шее. Как у ребёнка, который не любит умываться. Глеб потащил на себя штык, застрявший в позвоночнике. Упёрся сапогом в спину, дёрнул.
Снова побежал вперёд.
Из-за какого-то выступа его встретили автоматной очередью. Лученков бросил за поворот гранату. Пробегая дальше, видел приваленные землёй руки, головы в пробитых касках, полы изорванных осколками шинелей.
* * *
У Гулыги вместо винтовки в руках уже немецкий автомат. За голенищем сапога немецкая граната — колотушка с длинной деревянной рукояткой.
Прямо перед ним, в воронке притаился Швыдченко. Испуганно зыркнул на Булыгу.
Тот открыл рот, полный железных зубов. Ткнул в спину стволом автомата.
— Чего смотришь на меня, как срущая собака!? Видишь, вон оттуда пулемёт садит! Бери гранаты и вперёд, отвлеки его на себя, а я со стороны подползу.
Швыдченко не подавал признаков жизни.
— Ползите вперёд, Александр! — Голос Гулыги дрогнул. — Ползите, моё терпение не безгранично.
Косой шрам над глазом покраснел. Дублёная кожа на лице наоборот, побледнела.
Швыдченко всхлипнул. Он не хотел умирать.
— А где гранаты, Никифор Петрович?
Гулыга наставил на него ствол автомата. Положил грязный палец на спусковой крючок.
— Где! Где! В Караганде! Вон, на поясе у тебя висят!
Закричал, бледнея от ненависти:
— Вперёд, сучий потрох!
Тощий, с рыжей щетиной на щеках Швыдченко сплюнул неумеючи, приклеился грудью к замерзшей земле и подхлестнутый криком пополз вперёд.
Он полз, глотая слёзы и сопли, проклиная свою непутёвую судьбу и себя за то, что месяц назад вышел из лагерного строя. Всё в его теле дрожало от страха и леденящего холода.
Хотелось вернуться обратно в барак, к жидкой баланде из рыбьих голов, пусть даже добавили бы ещё десять лет.
Впереди был немецкий пулемёт, а сзади трижды проклятый Гулыга с автоматом.
Швыдченко повезло, единственное орудие снесло расчёт, покорёжив пулемёт. Он вновь заполз в воронку. Вцепившись зубами в жесткое сукно рукава шинели, выл от страха и безнадеги. Бормотал слова молитвы«…помилуй мя, грешного…»
Вокруг гремели взрывы.
Потом грохот взрывов стих, остались только крики и стоны раненых:
— Санинструктора! Санинструктора сюда!
* * *
До санбата больше километра.
Это был адски страшный путь. В сторону санбата опираясь на винтовки брели несколько раненых. Кто-то шёл своими ногами, кто-то пытался передвигаться на всех четырех. Человек без ноги со жгутом полз на локтях.