Миссис Симпсон меня удивила — она оказалась чистенькой, очень веселой и приветливой старушкой, похожей на свежеиспеченную булочку. Седые волосы, расчесанные на толстенькие прядки, были аккуратно уложены вокруг головы, а на пухлом темном лице не было ни морщинки, вот только над беззубым ртом виднелись седые неровные усики да один глаз закрывало бельмо. Ее свитерок и простое платье были тщательно отглажены, а на ногах у нее я заметил новенькие тапочки. Комната, в которую я попал, открыв дверь — видно, единственная в этой хибаре, — явила моему взору музей старинной мебели, с угольной печкой, пылающим камином, масляной лампой, какими-то безделушками и широкой кроватью под безукоризненно белым покрывалом. Но, разумеется, повсюду витал этот мусорный запах.
Миссис Симпсон на вид можно было дать и восемьдесят и девяносто, если не сто лет, говорила она с чуть заметным южным выговором:
— Входи. Давненько меня уже не навещал такой молодой щеголь. Входи, парень.
Она кивнула на стул, перевязанный проволокой и веревочками. Стул обманул мои худшие предположения и не рассыпался, когда я осторожно водрузил на него свой зад.
— Моя фамилия Джонс, миссис Симпсон. Я писатель, журналист и хочу… мм… написать репортаж об убийстве Томаса в раздел криминальной хроники. Хотелось бы поскорее, пока, знаете, это еще не стало вчерашней новостью. Я решил, что вы смогли бы мне рассказать об Обжоре Томасе.
— Я про тебя знаю — ты музыкант, остановился на постой у Дэвисов… — прокаркала она, покачиваясь в качалке и не спуская с меня своего пристального взора. — Что-то все заинтересовались вдруг Обжорой. Вот давеча приезжали люди с кинокамерами да светильниками, все расспрашивали про него. Сняли меня и мой дом на кинопленку. Жаль, что им так сильно не интересовались, когда он был мальчишкой.
— Расскажите мне, что он был за человек?
— Человек? Я никогда не знала его как человека. Для меня Обжора был ребенком, белым ребенком.
— А как он уживался с цветными? — спросил я, стараясь ее разговорить. — Я знаю, что одно время вы жили тут все вместе.
— Да, тут везде стояли дома. До соседей было рукой подать. Мы все ходили на одну колонку, да в одну уборную. А теперь хотят, чтобы я отсюда съезжала. А зачем? Я их спрашиваю — зачем? Я уже стара для переездов. Все мои дети перемерли или разъехались кто куда. Я одна-одинешенька, так зачем же мне сниматься с насиженного места? Никто мне не предлагал отсюда переезжать, когда я была помоложе. Ты знаешь, я же родилась в семье раба!
Перед глазами этой старухи, наверное, прошла добрая половина национальной истории нашей страны, но у меня не было времени выслушивать ее мемуары.