Современная швейцарская новелла (Дюрренматт, Федершпиль) - страница 234

Во «Льве» хором прочли заупокойную молитву, а потом Хаберноль сказал трактирщику:

— Говорят, в Виллерцеле вот-вот построят атомное бомбоубежище. А я, хозяин, плевать на них хотел, и на их бомбоубежище тоже!

— Ваша правда, Хаберноль, — ответил трактирщик. — Уж лучше я подохну здесь наверху, чем в том убежище под землей. Под землей, Хаберноль, человеку еще лежать да лежать! — И он налил красного вина в четыре опустевших стакана.

Келин включил рычаг. Погребальный звон звучал ровно столько, сколько требуется, чтобы трижды прочесть «Отче наш». А сам он тем временем переписывал номер телефона монастыря, записанный на первой странице требника. Завтра с утра надо туда звонить. Свершилось — в четверг утром им требуется патер для погребения. Затем он, не слишком удрученный, двинулся в обратный путь, в «Лев». Нынче ночью трактирщик уж позволит им насидеться вдоволь, сыграть несколько партий в ясс, выманить у Турка денежки! А ведь неплохо придумал Хаберноль, старая лиса, место учителя за столом передать по наследству Турку. Проходя мимо окна комнаты, где лежала покойница, он слышал, как там погружают тряпку в ведро с водой, а потом отжимают.

— Присаживайся, Келин, — сказал Хаберноль,— Мехмед выписывает еще свидетельство о смерти. Вот придет, и мы все в сборе.

Трактирщик и Келин промолчали. Они сидели и ждали. За буфетной стойкой пес Хаберноля лакал из миски, в кухне трактирщица перелистывала газету.

© 1977 Éditions Grasset & Fasquelle, Paris

Вчера я ходил к пастору. Если женишься и хочешь венчаться в церкви, чтоб читали проповедь, чтоб мальчишки при выходе осыпали тебя и новобрачную рисовыми зернышками и леденцами, приходится идти к пастору. Пасторский дом стоит высоко, на самом краю деревни, ставни у него зеленые с белым, как в префектуре или в тюрьме. Я весь вспотел, пока поднимался, хоть перед этим почти ничего не пил — только кружку пива в «Солнце», где начинается подъем, и еще одну кружечку, когда добрался до площади.

И бояться-то вроде совсем не боялся, а вот вспотел. Так у меня каждый раз, когда надо сделать что-то важное. Стены у пасторского дома белые-белые. Я позвонил. Открыл мне сам пастор. Мы прошли по коридору, где пахло картофельным пюре, это хорошая вещь, у нас дома часто его едят, но пастор молчал, он шел впереди в своих черных брюках, его размеренные шаги отдавались под сводами, мы поднялись на второй этаж и вошли в кабинет.

— Садитесь, пожалуйста.

Лицо у него худое, голос резкий. Зубы торчащие, желтые, как кабаньи клыки. А черные глаза все время ощупывают тебя.