– Вы – тоже колдун?
– Насколько я понимаю, ты принимаешь предложение учиться в Хогвартсе?
– Конечно!
– Тогда тебе следует обращаться ко мне «профессор» или «сэр», – отстраняющим тоном оборвали мой порыв.
Я понял, то, что этот человек колдун, не сокращает дистанции между нами. Волшебник не помочь хочет, он просто выполнял то, что считал своим долгом. Сам я ему был крайне неприятен, как неприятна грязь, приставшая к начищенным до блеска ботинкам. Ему было мерзко разговаривать с миссис Коул; находиться со мной в комнате, дышать одним воздух. Он – чистокровный волшебник. Я – грязный полукровка. Только об этом я тогда ещё не знал.
– Извините, сэр.
Попятился я, чувствуя себя так, как будто распахнул душу, а мне туда смачно плюнули. Вежливо так, воспитанно харкнули. Утонченно, можно сказать.
Следом за этим диалогом Дамблдор наглядно продемонстрировал, какое я дерьмо и полное ничтожество, вызвал огнь очищающий, явив моему, неготовому раскаяться взору, украденные вещи. Всякую ерунду. Я даже не помню, что там было: какой–то наперсток, чертик на веревочке.
Ему, выросшему в богатой семье магов, сама способность польститься на такую мелочь, казалась странной. Мне прочли лекцию о том, что воровство в Хогвартсе, мягко говоря, не одобряется.
Я уже все успел понять, а он все нудел и нудел…
Я честно заявил, что денег у меня нет. И понял, что это тоже сочтено за наглость. Скривившись, словно заглотил ложку не разбавленной лимонный кислоты, профессор протянул мне мешочек с деньгами. Никогда за всю длительную жизнь, ни до, ни после, меня не унижали до такой степени.
С первых дней в Хогвартсе я почувствовал утопичность собственных надежд на новую жизнь. Оказалось, в магическом мире предрассудков, гонора и человеческой глупости ничуть не меньше, чем в мире магглов: чистокровки, полукровки, грянокровки – социальная градация была четкой и строгой.
Магглы не хотели со мной общаться, потому что я был маг. Маги игнорировали, потому, что видели во мне маггла.
Дамблдор не раз внушал своим приспешникам, что друзей у меня нет. Они мне, якобы, не нужны. На самом деле это такая же неправда, как и всё, что он обо мне говорит. Неправда, продиктованная предвзятым, с самого начала, отношением. У меня были друзья. Старший Лестрейнж. Иван Розье. Тот же Долохов. Я прошел с ними долгий путь.
Когда я впервые убил, я пришел к ним, к моим друзьям, – потерянный, раздавленный, сломленный. И они меня поддержали, помогли выжить. Они стали для меня семьёй, которой я не имел.
Кстати, что бы там не трещал Дамблдор, я не планировал убивать отца. Мне хотелось просто посмотреть в глаза твари, способной выкинуть собственного ребенка и никогда об этом не пожалеть. Наверное, в душе я ещё надеялся, что, может быть, он раскается? Ложность надежд стала очевидной, стоило поглядеть в пустые глаза. Богатый, пресыщенный жизнью, слабый слизняк! Он был не достоин жизни.