— Оставь нас! — приказал он Ноэль.
Девушка поклонилась и спешно удалилась.
Муж вплотную шагнул ко мне и завораживающим, приглушенным голосом произнес:
— Я правильно понял: любой быть ты не готова?
Я молчала, не зная, можно ли ответить, что не готова, не хочу быть любой. И одной среди многих — тем более. Даже в таких обстоятельствах…
Тоскливо пожала плечами, опустив глаза.
— Светлячок, я имел в виду, что хочу от тебя гораздо больше, чем могу получить сейчас, — тихо пояснил он. Затем, взяв за руку, сказал деловым тоном: — Пошли есть, не будем зря время терять.
Осмыслив фразу и оценив тот факт, что муж потрудился пояснить, я обрадовалась до глубины души, ведь за словами часто скрывается разный, порой самый невероятный смысл. Вот и накручивала бы себя целый день. А так мне сразу дали понять, что… проще говоря, из-за отсутствия полноценного секса хоть потискают. Тем не менее вздохнула я облегченно.
Пока мы шли к костру, я нечаянно засмотрелась на наши сомкнутые руки: мою светлую узкую ладонь, плененную большой смуглой мужской — так красноречиво, так правильно, как мне в тот миг показалось.
Завтрак на темный лад прошел еще более привычно и обыденно, чем вчерашний ужин. Того и гляди привыкну.
— …Сафира-а-а… — несется мне вслед ненавистный голос, сопровождаемый эхом тяжелых шагов.
Каменные коридоры Хемвиля тянутся, тянутся и тянутся бесконечно… Темень пугает шуршанием крысиных лап, звуками шагов, стенаниями загубленных душ и стонами развратных девок, которые отдаются по углам замковым рыцарям.
С трудом не срываясь на бег, я быстро иду, держа перед собой в трясущейся руке свечу. И ладошка, которая обхватывает бронзовый подсвечник, бледная, узкая… детская.
— Сафира-а-а… — Голос лорда Сатиса так близко, что внутри все скручивается от страха, желчь подступает к горлу.
Проклятый мужлан, выскочка, считающий себя драком, хоть в нем нашей крови почти не осталось. А ведь этот человек надеется уговорить отца отдать меня, единственную дочь, чистокровную драку, замуж за него. И отказ его не остановит…
— Сафира-а-а… — Руки ненавистного отцовского приближенного хватают меня за талию, такую тоненькую, подростковую… приподнимая над полом, а его голос бубнит мне на ухо, обдавая мерзким хмельным дыханием: — Ну зачем же ты бегаешь от меня, девочка?
Сатис забирает подсвечник из тоненьких пальчиков и вешает на крюк для факела.
— Не хочу слышать, не хочу видеть, не хочу, не хочу… — невольно шепчут мои губы. Слабенькие детские руки пытаются отстранить, отодвинуть каменную мужскую грудь, ослабить захват, выбраться, спастись.