- Она просто легко мне дается, - говорит он, пожимая плечами. - Как и моей маме. Она бы могла посвятить себя любой математической области, будь то физика или машиностроение. Но мама любила историю и теоретический анализ, потому в конце концов стала историком в области математики. Эйлер был математиком и физиком восемнадцатого века, он был гением. Мама в некотором роде испытывала к нему слабость.
Я усмехаюсь.
- Это мило.
Грей наклоняется ближе ко мне. Наши головы почти соприкасаются, когда мы вместе смотрим на его тату. Его голос переходит на шепот и становится очень мягким.
- Она, гм... Она умерла.
Мое дыхание замедляется.
- Когда? - лишь идея о том, что он потерял маму, а меня не было с ним рядом, ощущается словно пуля в живот.
- Когда мне было шестнадцать. Рак груди, - кадык на его горле вздрагивает. - Она пережила столько боли, особенно в конце. Я сидел с ней все это время, держал за руку.
Его густые ресницы опускаются, скрывая от меня голубые глаза.
- Ей был нужен физический контакт. Боли были слишком много. Так что она держала меня за руку скорее ради отвлечения.
Широкая грудь Грей вздымается и опадает, пока он медленно дышит, пытаясь взять себя в руки. Он с трудом сглатывает, и я опускаю ладонь на его руку, уверенно сжимая.
- Однажды я взял ручку и сказал ей прочитать мне лекцию. Она часто делала подобное для меня, делилась своим видением красоты математических теорем, доказательств, функций и уравнений, - он неуверенно смеется. - Они служили мне сказками на ночь.
Рука Грея сжимается в кулак, и мышцы его предплечья напрягаются.
- Она писала у меня на руке. Каждый раз. Я смывал это все, а она начинала заново. Эти татуировки. Это ее последние... Я попросил кое-кого вывести их чернилами. Чтобы сохранить.
- Они красивые, - я не думаю, просто поднимаю его руку и оставляю нежный поцелуй на мягкой коже.
Его предплечье напрягается еще сильнее, и я обнаруживаю, что Грей смотрит на меня широко открытыми глазами. В них мерцает боль с примесью тоски. Я чувствую эти же эмоции - эту потребность в ком-то, кто понимает, какой пустой может быть жизнь, если ты остался один в собственной вселенной.
Несколько секунд Грей не отрывает от меня глаз, а затем прочищает горло.
- Черт, Мак, ты доведешь меня до слез, как какого-то сопливого малыша, - он криво усмехается мне.
И я вторю его улыбке, отпуская руку Грея и откидываясь на свое сидение.
- Что ж, безумно сложная математика для тебя как раз плюнуть, а? Ты никогда не говорил мне, какой у тебя профилирующий предмет, - думаю, это не то, чего я ожидала.