Оставалось одно: пойти к королю и признаться в своем непозволительном упущении. Маленькая надежда оставалась у человека в сером на Хэнкса, – возможно, тот сумеет спасти его, помня о непорочной службе своего помощника. Если же нет, то было еще одно, последнее утешение: палач в королевской тюрьме был настоящим мастером своего дела и рубил головы осужденным одним молниеносным ударом, уверяя, что они не успевают почувствовать никакой боли, лишь приятную прохладу стали топора.
* * *
Когда Генрих прочитал письмо, он недоуменно посмотрел на помощника мастера Хэнкса.
– Это что же, подлог? – растерянно спросил он. – Кто-то хочет опорочить королеву?
– Нет, ваше величество. Письмо подлинное, – обречено сказал человек в сером, уже слыша хруст своих шейных позвонков под ударом топора.
– Подлинное? То есть вы хотите сказать, что его написала сама королева? – переспросил король, все еще отказываясь верить.
Человек в сером молча кивнул. Тогда лицо Генрих дрогнуло и жалобно исказилось, а из уст короля вырвался судорожный вздох, похожий на всхлипывание.
Человек в сером так испугался, что едва не потерял сознание; перед глазами у него всё поплыло, и он должен был отставить в сторону ногу, чтобы не упасть. Придя в себя, он увидел, что король побагровел настолько, что, казалось, кровь вот-вот прорвет поры его лица. Генрих жадно заглатывал воздух, разрывая камзол на груди; борода короля встопорщилась, а усы вздыбились выше носа.
У помощника мастера Хэнкса вырвался нервный смех, и он перестал понимать, где находится и что происходит вокруг него.
– Шлюха! Гнусная шлюха! – завопил король, и от его крика погасли огни свечей на большом напольном канделябре. – Отдаться какому-то ничтожеству, забыв о супружеской верности; слиться с ним в похотливом порыве, презрев чистоту и женское целомудрие; нарушить клятву, данную Богу, – какую подлую душонку надо иметь, чтобы пойти на такое! И она – моя жена?! Шлюха! Гнусная шлюха!
Получается, что она три года обманывала меня?! Хотела бежать с ним перед свадьбой – значит, уже тогда водилась с этим негодяем? Может быть, и Елизавета – не моя дочь? Могу ли я быть уверенным в своем отцовстве с эдакой женой? Почему она не могла забеременеть от меня после рождения дочери?… А я так любил Анну; любил ее взгляд, ее голос, ее походку; любил ее тихое дыхание в ночи, пряди ее волос, рассыпавшиеся по подушке, щеки, порозовевшие от сна; я любил запах ее духов, шелест ее платья, тепло ее руки в своей руке. Я готов был простить ей холодность, равнодушие и невнимание ко мне; после одного ее приветливого слова я забывал все нанесенные мне обиды; я гордился своей женой и радовался тому, что на ней женился! А она?! Она втоптала меня в грязь, надругалась надо мной, предала мою любовь! Шлюха! Мерзкая шлюха!