– Да,– отвечает Мюрзек.– Именно так всё и было.
– Благодарю вас. Не могли бы вы мне сказать, какое выражение лица было у индуса, когда он произвел это движение?
– Я не могла этого видеть, поскольку он был обращён ко мне спиной,– простодушно отвечает Мюрзек.
Робби снова принимается гоготать.
– Помилуйте, Блаватский,– говорит он,– что за детская ловушка! Once a cop, always a cop! [22] Да и вообще, зачем расставлять ловушки мадам Мюрзек? Вам что, очень хочется, чтобы она солгала или ошиблась? Вы тоже цепляетесь за успокоительный и удобный тезис о том, что индус просто вор?
Приподняв губу, Караман говорит дрожащим от сдерживаемого раздражения голосом, бросив на Робби быстрый взгляд:
– Могли бы вы мне, наконец, сказать, что вы понимаете под этим термином «успокоительный и удобный»? Если только это не очередные магические словечки современного жаргона,– добавляет он с тонкой улыбкой.– В таком случае, разумеется, нет необходимости, чтобы они что-нибудь означали.
– Я готов их вам объяснить,– говорит с коварной кротостью Робби, и в его светло-карих глазах вспыхивает огонёк.– Но для начала отметим следующее: вы, мсье Караман, исходите из того, что для пассажиров нет, по существу, никакой разницы, присвоил ли индус унесённую сумку или бросил её в воду. В обоих случаях мы больше никогда не увидим её содержимого. Тогда в чём же дело? – Изящное вопросительное движение длинной руки.– Откуда такие страсти? Почему столько усилий ради того, чтобы уличить мадам Мюрзек в заблуждении или обмане? Я вам это скажу: если индус в самом деле бросил сумку в воду, его образ обретает смущающие душу черты. Это уже не воздушный пират и не бандит. Это кто-то другой. Мудрец или учитель, как говорит мадам Мюрзек. И кто тогда может поручиться, что его противоборство с Землёй не было всего только видимостью? И что он не был специально послан Землёй, дабы преподать нам урок избавления от земных благ? – Последние слова он произносит с особым нажимом.
– Фу! – говорит Блаватский.
– Ну, это уж вовсе литературщина! – восклицает Караман.
Но Робби эти презрительные реплики не смущают. Он как будто их ждал. Он встряхивает длинными кудрями, изгибает шею, в его глазах вспыхивают лукавые искры, и он улыбается ангельской и ироничной улыбкой.
Но меня он этим не обманет. Я уже успел понять, что его ужимки – остаток мальчишеской агрессивности, от которой ему не удалось до конца избавиться. Но за ними почти всегда таится нечто серьёзное.
– Теперь предположим обратное,– продолжает он мелодичным и преисполненным сарказма голосом,– предположим, что мадам Мюрзек ошибается. О, тогда всё идёт как нельзя лучше! Тогда мы спасены! Мы оказались жертвами обыкновенного ограбления! Индус – заурядный бандюга! Всё в полном порядке! Наше путешествие, невзирая на мелкий инцидент, случившийся по дороге,– такое же путешествие, как все другие! Мы даже можем надеяться где-нибудь приземлиться! – Он повышает голос: – Как знать, может быть, даже в Мадрапуре! Возле четырёхзвёздного отеля на берегу озера!..– Он смеётся.– Вот почему, мсье Караман, тезис о том, что индус просто вор, для вас успокоителен и удобен.