Никого не было в комнате Пустогородова, когда вошел печально отец Иов. Несколько раз уже приходил он к приятелю, но тот все еще спал. Старец крепко пожал руку Александру и сказал:
— Я пришел к вам на всю ночь; все заснут, некому будет о вас побеспокоиться.
— Как некому?— воскликнул из-за двери кабардинец,— а я!
— Благодарю вас, Пшемаф!—отвечал Александр.— Нет, ступайте спать, вы устали, проведя всю ночь на коне —вам нужен отдых.
— Ничуть не устал! Я выспался верхом, едучи обратно из аула, и даже видел чудесный сон.
— Хорошо! Однако ступайте-ка домой, завтра же милости просим опять ко мне.
*Милая
— Ну так прощайте!—сказал Пшемаф и вышел с Николашей.
Александр Петрович кликнул слугу и спросил, много ли должны в лавку. На ответ «более двухсот рублей» он приказал забрать еще нужной провизии рублей на сто и на следующий день велеть лавочнику явиться к нему. Слуга вышел.
— Славно надую армянина,— сказал, улыбаясь, Александр священнику,— он будет думать, что я зову его получить деньги, а я отопрусь от долга.
— Возьмите у меня денег, если вам нужно,— возразил священник,— между нами, кажется, расчетов не бывало.
— Благодарю вас, я не нуждаюсь в деньгах — это дело совсем другого рода.
Свет огня беспокоил раненого. Он просил позволения у отца Иова поставить ночник вместо свечей.
Когда тело слабеет, обыкновенно упадает и дух — это случилось и с Александром, душа которого была закалена опытом. Жар, всегдашний сопутник ран, томил его; тусклое освещение комнаты, оставляя предметы в полумраке — все вместе ввергло больного в уныние.
— Вот, Иов Семеныч! — сказал он, тяжело .вздыхая,— желал я быть ранен, воображал, что острые страдания заставят меня наконец, так сказать, ощутить жизнь, пробудят к чувству хотя чисто физическому. Ничего не бывало! Боли нет, лишь одна несносная, неодолимая тоска меня терзает. Как все надоело мне! Как скучно! Зачем не убили меня?
— Бог с вами, Александр Петрович! Что за малодушие? Впервые я вижу вас в таком виде! Ужели вы таили в себе безнадежность?
— К чему показывать ее? В чьей душе отзовется она? Кому какая надобность знать о ней? Разве для того только, чтобы подарить меня притворным сожалением? Но я предпочту ненависть даже искренней жалости.
— Верю! Быть может, письмо бабушки родило в вас такие отчаянные мысли? Конечно, тяжело убедиться в недоброжелательстве матери! Но поможете ли вы этому малодушием?
— Отец Иов! Выслушайте меня: давно уже я отчужден от своего семейства, от родины —я один в мире! Доказательством может служить брат мой. Вот он здесь, я не имею причин не любить его, потому что почти не знаю его; между тем я не нахожу, о чем с ним говорить. Иные чувства, иные мысли, иные привычки, иной круг людей расторгли все связи между нами — это неоспоримая истина; но не я в том виноват! Судьба, одна судьба всему виною! Она отчуждила меня, оторвала от всего, с чем на мгновение сроднила.