— Это лучший день в жизни отца, — сказала Анне. — Уж сколько раз он жаловался: когда же наконец ле́са будут сажать столько же, сколько снимают. Он давно уж потерял на это надежду… Пытался он у себя в Сурру угнаться за топором и пилой, да разве одному это под силу? Последние две недели он почти не спал. Вы с вашими разговорами о ста двадцати гектарах совсем старика свихнули. Он по ночам о нынешнем дне бредил — я сама слышала. И так, бедняга, исхудал, что уж ничего от него не осталось: только нос, да усы, и вечная его трубка.
— Да что вы? А мне он, наоборот, кажется таким юным и бодрым, как никогда. И вы тоже.
Прежде чем Анне успела ответить, лесничий торопливо добавил:
— Вы что-то сказали о себе, а я не расслышал.
— Не всякое говорят по два раза.
— Но если я так любопытен?
— Много будете знать — скоро состаритесь. Да я и не сказала ничего интересного. — Она оглянулась назад и схватила корзину с саженцами. — Заболталась я с вами и совсем от других отстала.
И бросила своему молодому подручному:
— Ну, взялись! — Уже наклонившись, она сказала лесничему: — Председатель колхоза на пятках у меня сидит, никак его не обгонишь.
Тамм использовал задержку Анне и, подзадоривши свою помощницу, курносую девушку, сильно продвинулся вперед. Воткнув колышек в землю, он сказал Реммельгасу:
— Уж я ее догоню! Она, конечно, поопытней, но опыт — дело наживное. Чего я только не сажал на своем веку: и яблони с грушами, и репу с капустой, а тут — нате, пожалуйста, — сделал лунку, да не так — сразу нагоняй получил от старого Нугиса. Теперь уж ничего, малость руку набил…
— Соревнование, значит?
— А как же! Отстать от женщин — последнее дело: посмешищем для всех станешь.
Анне крикнула издали:
— Спорим, что обгоню вас за день? Самое малое — на два ряда?
— Ишь какая! — Тамм выпрямился и погрозил колышком. — Ну, это мы еще посмотрим!
Веселые голоса, людские и лесные, смешивались вокруг. Толстый желтополосатый шмель закружился вокруг головы лесничего: «Жу-у-у, жжу-у-у!» Какая-то девушка крикнула вдали: «Глядите, белая бабочка! Белая бабочка — значит лето будет хорошим». Вдали, почти уже у поля, кто-то влез на высокий пень, рупором сложил руки и гаркнул на всю вырубку: «Э-ге-гей, колхозники! Не зевайте, железнодорожники уже кончают!» Парень с криком погнался за хохочущей девушкой в широкой юбке, насыпавшей ему песку за шиворот…
Реммельгас следил за быстрыми движениями Анне, за тем, как она брала из груды тоненький хлыстик, расправляла его корни и осторожно опускала в лунку. Вот она остановилась с корзиной в одной руке и с лохматой елочкой в другой, оглянулась назад, и Реммельгас залюбовался ею: до чего хороша! Как ее красит эта увлеченность своим делом, эта самозабвенность!.. И он вдруг понял, что она имела в виду, когда на его замечание, будто он видит ее впервые, девушка ответила: «Так оно и есть!»