Всю жизнь меня преследовали угрызения совести, и всю жизнь я вспоминала тот день, когда Елизавета Дмитриевна Юдина, вызвав меня к себе, целовала меня, уговаривала и просила согласиться на брак с ее сыном, а я, глядя в глаза матери, сказала: "Ваш сын - вор! Могу ли я стать женой вора?!" Когда случайно в 1943 году я встретила эту женщину, ее глаза с непередаваемым ужасом и ненавистью остановились на мне. Боже мой! Как виновата я перед ней! Она, наверное, так и умерла с ужасной мыслью, что ее сын - вор...
Да, он умер, а у меня остались его письма... Жизнь проносилась, и в минуты страдания, тоски, счастья, сомнений и раздумья моя рука тянулась к ним и находила ласку, утешение и успокоение. Вся моя жизнь прошла у меня с этими милыми, дорогими, пожелтевшими листками.
Всегда мне казалось: он здесь, около меня, невидимый, но навеки со мною связанный... Едва мои пальцы касались этих листков, как сердце, преданное, верное и прекрасное, воскресало из этих строчек и начинало биться в моих руках. Это его трепетное биение заставляло каждый раз дрожать мои пальцы, и тогда меня охватывало непреодолимое желание воскресить этого человека в моих воспоминаниях - но как?.. вопрос этот был труден и казался мне неразрешимым. Слишком многое мне мешало: прежде всего то, что надо было писать о себе, а это неизменно повлекло бы за собой полное ко мне и моему рассказу недоверие, ведь моя жизнь, когда я начинаю о ней рассказывать, кажется небылицей. Кроме того, я очень боялась, чтобы меня не упрекнули в хвастливой женской лжи.
Возможно ли поверить, что я, некрасивая женщина, могла иметь столь красочную жизнь и вызывать у стольких людей такие необыкновенные отношения?! Я неизменно заслужила бы титул "баронессы Мюнхгаузен", и вот поэтому моя рука, неоднократно бравшаяся за перо, каждый раз опускалась и я отказывалась от своих начинаний.
Я приступила к писанию своих воспоминаний еще в 1926 году. Написав одну тетрадь "Детства золотого", я остановилась. В 1946 году мой лучший друг Илья Сергеевич Богданович во что бы то ни стало решил заставить меня писать.
Настоящая, проверенная человеческая дружба имеет свои законы. Его самоотверженное ко мне отношение, реальная помощь в тяжелые минуты моей жизни, когда я длительно, а иногда и безнадежно болела, его полное бескорыстие - все это создало самую прочную, светлую, ничем не омраченную дружбу.
Мы похоронили наших матерей рядом, и я знаю, что, пока будет жив он или его брат, Василий Сергеевич Богданович, могила моей матери, на 41-м участке Немецкого кладбища на Введенских горах, не будет забыта, об этом говорят два белых, больших, совершенно одинаковых креста на двух могилах.