Как только Лоренс Арчибальд заканчивал говорить, работники переглядывались и в следующую секунду толпа дружно разражалась бурей оваций, выкриков и громкого свиста. За все годы, что Лоренс произносил свою короткую вдохновенную речь, ему ни разу не пришло в голову, что обращается он к толпе, состоящей почти целиком из франко-канадцев, греков и поляков, которые не понимали из его обращения ни единого слова.
- Ты замечательно выступил, дорогой, - неизменно говорила Луиза Арчибальд каждый год своему супругу.
- Спасибо, милая, - отвечал Лоренс. - Ведь это и вправду их вдохновляет, да? Чуть-чуть лирики, чуть-чуть географии...
- Наверное, дорогой, - отвечала Луиза. - Хотя мне не приходилось встречать подлинных ценителей поэзии среди фабричных рабочих.
Недоверчивость Луизы удалось бы поколебать, случись ей познакомиться с Патриком Джозефом Нунаном. Патрик иммигрировал из Ирландии и тоже считал себя поэтом. Порой воскресными вечерами, уже достаточно нетвердо держась на ногах, он читал друзьям свои стихи:
"Если нос твой резко свисает вниз,
Если долго слишком он свисает вниз,
Значит, он какой-то такой ничей,
Не похож на птицу и на ручей.
И огромный мир, словно в камень врос.
До чего доводит проклятый нос."* **Перевод Фаины Гринберг**
Моника Монтамбо проработала на фабрике уже больше трех месяцев, когда впервые обнаружила, что рядом с ней есть люди, которые всерьез мечтают вырваться из краснокирпичной тюрьмы, как она сама окрестила "Северо-восточную мануфактуру". Хотя подавляющее большинство по-прежнему составляли канадские французы, за последние годы в Ливингстоне осело множество греков, поляков и ирландцев, которые уже вовсю трудились на принадлежащих компании фабриках.
Греки работали с одержимостью. Они зарабатывали деньги. На обед грек съедал краюху черного хлеба, вымоченного в оливковом масле. Он снимал самое дешевое жилье, которое только мог разыскать, причем жил неизменно в одиночку. Семья оставалась в Греции, пока он сколачивал состояние. С маниакальным упорством он откладывал деньги и в один прекрасный день Моника выяснила - зачем. Чтобы, вернувшись в "старую добрую Грецию", приобрести оливковую плантацию.
Один грек обяснил ей на ломаном английском:
- У меня будет собственная оливковая роща и все кругом будут считать меня миллионером.
Моника, которая редко, крайне редко, вступала с кем-либо в разговоры, после этого буквально извела расспросами веретенщика, трудившегося с ней по-соседству.
- Зефрин, - спросила она. - Что вы собираетесь делать после того, как закончите работать на фабрике?