Когда пришла революция, Алимхан бросил всех своих красавиц и почти всех своих жен, кроме двух или трех, но золото и драгоценности взял полностью, не оставил ни монетки, и удрал в Афганистан. Деньги были важнее.
Вот что рассказал Рахим Раджабович о "проклятом прошлом" на своей родине и, рассказывая, мечтательно жмурился и ласково и томно вздыхал. Потом еще раз сладко вздохнул и сказал:
— Вот, Эдуард, какие безобразные вэщи тварилысь в Бухаре. Нэ дай бог, нэ дай бог! А мэжду прочим, в Таджикистане в горных районах есть такие же красивые дэвушки и тэпер. До них никакая цывылизация нэ доходит. Они вэликолэпно танцуют, поют и красоты такой, что жутко делается. Фигуры у них — как стройные тополя. Их с дэтства учат носить на галавэ вэдро вады. Она берет вэдро и полкиломэтра несет в гору. И так несет на головэ своей, что ни одна капля не шелохнется. А косы до самой земли! Я уже говорил с моим сыном Мариком, чтобы он женился на такой. Повезу его в горы. Он согласился. Сичас кончает Московский уныверсытет, а тогда едем с ним в Таджикистан! Да, ужасные безобразия творились в Бухаре, нэ дай бог, нэ дай бог!..
Летом 1966 года отдыхал и работал я в Доме творчества в Ялте. Жил на втором этаже главного корпуса в самом хорошем двухкомнатном номере. В углу на подоконнике лежала маленькая записка:
"Дорогой друг! Живи и работай тут плодотворно. Но если хочешь жить спокойно, не дружи и не ссорься с двумя шумными кавказцами. Ты их быстро узнаешь. Это я просто на всякий случай. С приветом К. П.".
Я показал эту записку пожилой дежурной по корпусу и спросил о ее авторе. Она улыбнулась:
— Это Константин Георгиевич Паустовский. Он вчера уехал. Видите, какой предупредительный и заботливый человек! Просто сама деликатность. Ну, а насчет шумных кавказцев, так лучше я ничего не скажу. Сами очень быстро узнаете.
Святая правда! Я познакомился с ними уже через пару часов. Один Г. Ж., другой Рафик — оба поэты. Первый — лезгин, а второй — сын азербайджанского народа. Они подошли ко мне возле столовой и, темпераментно поздоровавшись, представились. Сказали, что давно знают и любят мои стихи и вообще очень рады со мной познакомиться. Ребята молодые, жизнерадостные и бесшабашные. И все же чем же они так запомнились? А вот чем: жизнелюбием и женолюбием. Но больше даже последним.
Оба красивые, яркие и пренахальные, хотя добрые и простые. Каждый вечер они надевали белоснежные нейлоновые рубашки (тогда они были в моде), черные отутюженные костюмы, несмотря на довольно теплые вечера, и шли на набережную знакомиться с женщинами. Как они рассказали мне потом, делалось это так. Рафик — мягкий, полноватый и томный — изображал из себя турецкого писателя. А в ту пору иностранцы были редкими гостями у нас. Делать это ему было нетрудно, так как азербайджанский и турецкий языки абсолютно одинаковы слово в слово. Рафик садился на скамейку и устремлял в море задумчивый взгляд. В это время Г. Ж. высматривал где-нибудь молоденьких женщин. Наконец, избрав подходящих, бросался к ним навстречу, показывал членский билет Союза писателей и представлялся другом и переводчиком "турецкого писателя". При этом он говорил: