– Я честно не знаю, что и думать, – созналась Ева, ощущая огонек страсти, снова промелькнувший между ними.
Пикассо поцеловал ее в другую щеку. Его губы были теплыми и чувственными и задержались на ее коже немного дольше, чем следовало.
– Не думай. Чувствуй. Только так нужно жить, рисовать… и любить.
– Ты не свободен, чтобы говорить со мной о любви.
– Любовь – это понятие, а эмоция – это вдохновение. Разумеется, я говорю лишь в абстрактном смысле, – ответил он голосом, ласковым и соблазнительным одновременно, ему трудно было скрыть свои истинные желания.
Они стояли так близко друг к другу, а в коридоре было так тихо, что Ева могла слышать стук его сердца. Она чувствовала, как поднимается и опадает его грудь, и понимала, что теперь может произойти все, что угодно.
– Я благодарю тебя от всего сердца и всегда буду благодарна тебе, – тихо сказала она и отстранилась от него за мгновение до того, как он успел снова поцеловать ее. – Но теперь мне нужно идти.
Девушка отвернулась, но художник взял ее за руку.
– Пожалуйста, Ева, не уходи.
Огонек между ними снова ярко вспыхнул, и взгляд его темных глаз приковал ее к месту.
– Мне очень жаль, мсье Пикассо, но я в самом деле должна уйти. Ради нас обоих.
Она понимала, что это правда. Ей пора идти. Но, отдаляясь от него, Ева ощущала мучительную тоску по чему-то настолько глубокому и постоянному, что ей хотелось плакать. Пабло Пикассо был такой же могучей силой, как ураган, и сегодня она приблизилась к величественному центру идеального шторма, после которого наступает полный штиль и ярко светит солнце.
В своей квартире на бульваре Клиши Пикассо посмотрел в окно на кроны деревьев, снял шляпу и темный плащ, повесил их на крючок и тяжело вздохнул. Фрика приветствовала его на паркетном полу, мотая головой и махая хвостом. Когда Пикассо увидел лужицу, то понял, что Фернанда забыла выгулять собаку.
Он вернулся домой с тяжелым сердцем. Ему не хотелось отпускать Еву, но он знал, что должен это сделать. Как ему хотелось, чтобы она осталась… О, эти глаза! Он мог плавать в их синеве. Он мог рисовать ее и тонуть в ней. Но он не заслуживал ее преданности или восхищения. В конце концов, она отвергла его. Он долго жил с Фернандой и собирался продолжать в том же духе, что бы это ни означало. Она не была дурной женщиной; просто их отношения в последнее время осложнились, но они несли на себе отпечаток стольких шрамов и травм, что он был не в состоянии устранить ее из своей жизни.
«Ах ты, эгоистичный ублюдок», – подумал он, перебирая почту, кучей лежавшую на столе красного дерева в прихожей. Он понимал, что часть его существа желала обеих женщин.