Князь Владимир опустил рамку, через которую уже совсем ничего нельзя было разобрать, и, опустив голову, побрел туда, где вился дымок… К дружинникам…
– А часовню, великий князь… Где будем закладывать часовню? – прозвучал вопрос сотника.
Владимир не ответил. Он медленно шел, глядя на землю, распугивая ящерок и полевых пташек, которые устроили себе гнезда в высохших черепах. Сотник также медленно шел следом.
– Про часовню спросил, княже. Ты, должно быть, не расслышал… Про часовню…
Владимир по-прежнему молчал. У сотника на лбу выступил пот.
«Плохи мои дела, плохи. Получается, и через тысячу лет, вопреки простирающемуся христианству, скуфеть возьмет свое? – лихорадочно рассуждал сотник. – Так, значит, князь не избавит людей от чудодейственной рамочки, а наоборот – сохранит, и перейдет она к владыкам будущего? Так я же опасным для него стану, как много знающий о скуфети и продолжателях его рода… Что-то там было с дальним потомком его крови? С нечистью возился, с разбойником… И какой же он пророк, когда бросился в воду и поплыл?! Как же победит христианская вера на Руси, когда через тысячу лет сохранится и нечисть, и могущественные скуфети?» В последнее время все уверовали в человеколюбие и милость изменившегося Владимира Красно Солнышко. А в какую сторону он теперь изменится, убедившись, что христианство не очень-то и победит? Пожалел Соловья-разбойника за телегу с золотом… Но Соловей-то всем известен, и о княжеской милости будут помнить все… А какая выгода ему щадить малоизвестного сотника, который вдруг стал опасным свидетелем? В лучшем случае отправит от себя подалее, служить на кордоне в половецких степях. Или к болтливым полякам? Если бы…
Он вспомнил слова Владимира: «Приедем в Киев… Постоишь от меня сбоку…» Да какой теперь Киев?! Какие поляки?! Какой сбоку?! Прикажет дружинникам потихоньку задушить по дороге и оставит в лесу. А свою скуфеть сохранит, не сказав народу об этом ни слова. Да и кто будет спрашивать? Он же князь!
Кожаная сума била по бедру впереди идущего князя. Тук-тук. Тук-тук… Сума, а в ней рамочка, которая по-прежнему давала власть и безоговорочное подчинение… любому ее владельцу. Сотник вспомнил, как быстро приучала она народ к нужному образу. Вспомнил случай из не очень далекого прошлого, когда он, сотник, имел право на ношение скуфети. Как-то раз позволил своему сынку рамочку в руках подержать. А тот вдруг возьми да скомандуй через нее: «А ну, батек, отдавай плетку!» И что? Отдал. Безоговорочно отдал… «А теперь, батек, отдавай кошель с серебром!» И что? Отдал кошель с серебром… Одумался и спохватился только тогда, когда мерзавец нечаянно уронил рамочку. С трудом отобрал, мальца отстегал, а скуфеть больше с пояса не снимал… До тех пор, пока Владимир сам не приказал ее сжечь. А приказывая, опять же смотрел через свою знаменитую великокняжескую скуфеть.