Маленький кандидат скинул теперь и пиджак – караульня была рядом – и, маша светлыми рукавами рубахи, стал изображать, как Сметанку, под охраной целого полка, везли через каменистые Балканы. Он пробежался взад и вперед, потом взял чуть в сторону, а затем – снова набросил пиджак на плечи. И было отчего!
Командир полка (по прямому указанию графа), чтобы Сметанку не украли, выкрасил скакуна по дороге в черный, менее ценившийся цвет. И побежал по Балканам не конь бледный, а конь угольный, вороной!
Волны Черного моря вскипали от прохода тысячетонных кораблей. Орлов каждый день справлялся о Сметанке. А после Сметанки – о семье Гассан-Бея. Кстати, все это время взятая Орловым в плен семья Бея находилась под полной защитой графа и жила у него, как у Христа за пазухой.
– …жила, оберегаемая, как та бутылка у тебя во внутреннем кармане, – добавил внезапно золотоокий. – Стоп! – крикнул он. – Стоп! Чувствую, про бутылку ты не соврал. Давай ее сюда!
Маленький кандидат принял бутылку бережно, под донце, и мигом исчез в караульне. А ты продолжал стоять как истукан, потом подошел, подергал дверь и понял, что остался без бухла, хотя и с русским сюжетом.
В это время из-за отдельно стоящей кирпичной стены вышел красно-серый, с неимоверно длинным туловищем конь. Подволакивая правую ногу, конь ушел в поля. И ты сразу вспомнил еще две строки из Высоцкого, которые, покидая МХАТ, со сладкой ненавистью пропел маленький плешивый актер: «Волхвы пророчили концы печальные, мол, змеи в черепе коня живут…»
Тут же из караульни выскочил кандидат и крикнул, что гулять красно-серому уже недолго, что он орловец, но орловец бракованный, что у красно-серого, как и у его предка, тоже лишняя пара ребер, но той резвости и красоты, что у Сметанки или у Квадрата, нет и в помине!
Маленький кандидат вдруг замолк.
– Вот оно с лишним ребром как, – лопнувшим голосом сказал он через минуту, – несладко с лишним ребром, керя. А ведь в лишней паре ребер – вся красота!.. Ну да ладно. Принял я, и захорошело, – чуть подобрел он, – могу сводить тебя куда надо.
В отдаленной конюшне, близ перелеска, у какой-то речки-вонючки кандидат показал тебе по очереди четырех выбракованных лошадей, заплакал, вывел двух из них, крикнул:
– А поскачут! Поскачут, говорю тебе, не хуже здоровых!
Суетясь, стал запрягать коней в стоящие здесь же летние дрожки.
В легонькой повозке, куда ты едва втиснулся, по осенней чуть примороженной дороге с фонарями синеватыми сбоку мы и поскакали.
И, ясное дело, перевернулись.
Кандидат зашиб руку и ногу, а ты ничего, почти не зашибся и, не обращая внимания на стонущего возницу, пошел к лошадям, гладил по очереди их шеи, постукивал по крупу, и при этом подмосковное пространство безо всякого твоего участия расширялось и расширялось: до размеров воронежской степи, до необозримых просторов Дикого Поля…