За оградой, в Зоологическом переулке, братьев никто не ловил, под белы руки не брал, в каталажку не сажал. Всяк был занят своим: кто Крымом, кто Римом. Близнецы расслабились, закурили, влезли в машину. Чуть погодя старший вышел закрепить дворники, за ним – продышаться – выбрался младший. Украденного скворца старший вместе с мешком пристегнул к поясу и так вокруг машины и ходил. Выглядело смешно.
– Как жнец с картинки! – хохотнул младший.
Старший отстегнул мешок, развязал веревки, глянул свысока на скворца:
– Повтори, змей пернастый: как жнец с картинки!
Украденный скворец молчал.
Старший Мазлов – двадцатиминутным своим первородством что было сил гордившийся – туго затянул мешок веревкой, но потом опять ее расслабил, выдернул скворца за крыло из мешка, щелкнул по клюву.
Скворец стерпел. Этим он Мазлова-старшего к себе сразу расположил.
Зато надулся младший:
– Дай ему в клюв еще раз!
– А если он говорить перестанет? Ты за него трындеть, что ли, будешь?
– Подпали ему хотя б перья на заднице. Я из-за него штаны об забор порвал. Или давай его научим нашему, мазловскому… Ну, скажи: «Все петушары, все уроды!»
– Тихо ты! Раскукарекался, – оборвал старший, – не видишь? Идет кто-то.
* * *
За десять минут до этого, входя во второй раз за день в закрывающийся уже зоопарк, Володя Человеев услыхал заполошные крики скворца и тревожно замер. Крик повторился. Володя понял: что-то не так – и припустил что есть мочи к вольеру. Добежавши, вольер осмотрел: священной майны – как не бывало! Минуты через полторы две абсолютно одинаковые фигурки сиганули вдалеке через высоченный забор, отгораживавший зоопарк от Зоологического переулка.
В тот устало мерцающий вечер в зоопарке уже никого не было: только пар от прудов и внезапно хлынувший ледяной дождь.
– Уперли, охламоны!
Лезть в лаковых штиблетах через забор оказалось неудобно.
Через семь-восемь минут, оббежав зоопарк со стороны Большой Грузинской и очутившись в Зоологическом переулке, Человеев огляделся. Злоумышленников нигде видно не было. Слышалось лишь мяуканье молоденькой писклявой кошки.
Вдруг крайняя из теснившихся в переулке иномарок рванула с места. Мелькнуло лицо одного из упырят, и день, до той поры еще цеплявшийся за изгибы водостоков и скаты крыш, тихо рухнул в негасимую вечность.
– Чуете?
– Галдеж, свист, вой звероподобный… Господи, что с нами было? И что теперь станет? Пропадем ни за понюшку табаку, Игнатий!
– В расселине не пропали и тут сдюжим.
– Чуете, говорю, криков про Офир не слыхать! Стало быть, нету здесь птицы.
– Сдеру-ка я с себя одежонку эту поганую.