Обезумевший, он заметался по дискам, стучась в равнодушные фолдеры и пытаясь найти ее и убить, но не нашел, не убил, вернулся домой, весь в слезах, соплях и отчаянии, и поклялся больше никогда с безупречными не связываться. Ему посоветовали заняться каким-нибудь делом, мол, время лечит, и все такое, но он чувствовал себя способным на большее, нежели тупое выравнивание цветовых уровней. Вскоре он заархивировался и принялся за сочинение песен.
В самом деле, тратить время на неблагородные, недостойные его призвания занятия -- глупо и расточительно. Разделять цвета? Настраивать контрастность? Все это он давно перепробовал, все это нудно и пошло. А вот обрести трехмерность, покончить с виртуальным образом жизни и запеть!.. Пусть он понятия не имеет, что это такое -- жить во плоти, зато у него уже были готовы свои песни и запахи, и стоило только добраться, найти -- и откроется люк в счастье.
Но юность кончилась, а стихи остались непризнанными, подвиги не попадались, друзья разбрелись по теплым женам и директориям, наваливалось одиночество. Он плюнул на гениальность, сбрил свой панковский эржиби, стал как все, заурядным, скучным и цмикованным. Завел себе Вируса, иногда напивался с ним от тоски, на целые сутки переставая открываться, и по ночам рассматривал грустные вкусно пахнущие сны.
А потом стали сбываться пророчества беглого эк-зэка из детства. Друзья уходили -- кто с женами, кто без -- и больше не возвращались. Бабки несли метафизику про параллельное пространство, про многозадачность мира и таинства ОЛЕ, но он только усмехался и шел прочь, за очередной бутылкой. Зато во снах к нему часто стал являться образ Посткрипта, обитого черным бархатом, с золочеными ручками; он ворочался, не в силах уснуть, затем будил Вируса и заставлял его в сотый раз рассказывать предания о волшебных программах, где-то на далеких северных дисках, которые умеют делать трехмерность и озвучивать песни.
Одновременно он начал задумываться над устройством мира и пришел к странной идее о своей непричастности к собственной же жизни. Ему стало казаться, что все, чему его учили в школе, предназначалось не для него, но для богов, которые, в сущности, и ворочали судьбами обитателей местных директорий, и все его поступки были не произвольными, а только отслеживали таинственные Высшие сценарии. Школа, первая любовь, обшарпанный однокомнатный фолдер, который они снимали на двоих с Вирусом, -- все это, вплоть до каждого его вздоха, происходило по указке неведомых богов. От этого становилось нестерпимо страшно, он в ужасе выбегал из дома и с подозрением разглядывал небо, высматривая за ним очертания владык мира. Но за менюшками висело лишь солнце (в последнее время подостывшее с очков на контактные линзы) да неизменный антиблик.