– Прошу ваше величество, прежде чем я буду повешен, приблизиться ко мне и поцеловать в те уста, которыми я не говорю по-фламандски.
Император и весь народ расхохотались.
– Этой просьбы я не могу исполнить, и, стало быть, ты не будешь повешен, Уленшпигель.
Но бургомистра и старшин он присудил в течение шести месяцев носить на затылке очки: «Ибо, – сказал он, – если ауденаардцы не умеют смотреть передом, то пусть смотрят задом».
И по указу императорскому до сих пор эти очки красуются в гербе города.
А Уленшпигель потихоньку убрался с мешочком серебра, собранного для него среди женщин.
В Льеже, на рыбном рынке, Уленшпигель увидел толстого юношу, который в каждой руке держал по кошелке; правая была полна всякой птицы, левую он наполнил форелями, угрями, щуками, камбалами.
Уленшпигель узнал Ламме Гудзака.
– Что ты здесь делаешь, Ламме? – спросил он.
– Ты знаешь, как здесь, в милом Льеже, любят нас, фламандцев. Следую за моей любовью. А ты?
– Ищу хозяина, который дал бы мне хлеба за службу.
– Это сухая еда, – ответил Ламме, – лучше бы ты опустил в свою глотку чётки из жаворонков с дроздом в виде Credo.
– Ты богат? – спросил его Уленшпигель.
– Я потерял отца, мать и младшую сестру, которая так меня била, – отвечал Ламме. – Я их наследник и живу с одноглазой старухой, великим мастером кухонного искусства.
– Давай я понесу твою рыбу и птицу.
– Неси.
И они пошли по рынку.
– А ведь ты дурак, – вдруг сказал Ламме. – И знаешь почему?
– Почему?
– Носишь рыбу и дичь не в желудке, а в руках.
– Это верно, Ламме. Но с тех пор как у меня нет хлеба, дрозды и смотреть на меня не хотят.
– Наешься дроздов вволю, Уленшпигель, когда будешь служить у меня, если позволит моя стряпуха.
По пути им встретилась очень хорошенькая и милая девушка в шёлковом платье, которая бросила ласковый взгляд на Ламме. Он указал на неё Уленшпигелю.
Вслед за девушкой шёл старик, её отец, и нёс две корзины – одну с дичью, другую с рыбой.
– Вот кого я выбрал себе в жёны, – сказал Ламме.
– Да, – ответил Уленшпигель, – я знаю её: она фламандка из Цоттегема, живёт в улице Винав д’Иль, соседи говорят, что мать вместо неё подметает улицу перед домом, а отец гладит её рубашки.
– Она взглянула на меня, – вдруг обрадовавшись, сказал Ламме, не обращая внимания на слова Уленшпигеля.
Они подошли к дому Ламме, у сводов моста, и постучали в дверь. Им открыла кривая служанка. Уленшпигель увидел, что она стара, длинна, сухопара и сварлива.
– Ла-Санжин, – обратился к ней Ламме, – возьмёшь этого парня в помощники?
– Возьму на пробу.
– Попробуй; пусть узнает блаженство твоей кухни.