– Это всё? Зачем мне эта ерунда! Ты что, издеваться надо мной вздумал, паскудник?
– Я же сказал, во дворец очень трудно…
Одним стремительным движением капитан выхватил кинжал и приставил его к горлу мальчика.
– Ненавижу врунов, – процедил он. – А ты, я вижу, из их числа. Так что придется вспороть тебе глотку. Если только ты не назовешь веской причины, по которой с этим делом стоит повременить.
Кончик лезвия царапал кожу. Джахан несколько раз судорожно сглотнул.
– У меня… есть хорошая новость, – выдохнул он. – Я скоро буду помощником… главного придворного строителя.
– И что из этого?
– Мы станем строить мечети… по приказу султана. Через наши руки будут проходить большие деньги.
Острие кинжала перестало царапать шею. Капитан Гарет отступил на шаг и окинул мальчика испытующим взглядом, словно видел его в первый раз.
– Говори! – приказал он.
– Когда речь идет о мечетях, которые возводит зодчий Синан, султан не скупится. На мрамор для строительства он тратит больше денег, чем на драгоценности и украшения для себя и своей жены.
– Что ж, посмотрим… – хрипло прошептал капитан. – Из дворца тебе не удалось стащить ничего стоящего, авось поживишься на строительстве. Запустишь руки в казенные денежки. И отблагодаришь наконец-то своего спасителя. Я ведь спас тебе жизнь на этом чертовом корабле, надеюсь, об этом ты не забыл? Будь умницей, не вынуждай меня пожалеть об этой маленькой услуге и забрать ее обратно.
– Положитесь на меня, эфенди. Я сумею вознаградить вас за долгое ожидание. Вы будете богаты. Совсем скоро, Иншаллах.
В этот момент Джахан и сам искренне верил в то, что говорил.
К концу лета в Оттоманской империи вспыхнула эпидемия нового недуга. Он сопровождался язвами, рвотой, жаром и заканчивался смертью. Болезнь эту, которая начиналась с появления красноватых пятен на коже, называли «плевок шайтана». В течение нескольких дней недуг унес множество жизней. Среди жертв смертельной болезни оказался и шехзаде Мехмед, юноша двадцати одного года, старший сын Сулеймана и Хюррем, зеница их очей.
Султан был безутешен. Облаченный в одежды из грубой ткани, он проводил целые дни в молитве, отказываясь кого-либо видеть. Весь Стамбул скорбел вместе со своим повелителем. Светильники горели тускло, разговоры велись приглушенными голосами. Лавки закрывались рано. Никто не играл свадеб, не праздновал бар-мицву, не справлял обряд обрезания. Рыбачьи лодки бесшумно скользили по поверхности воды. Казалось, печаль – это спящий ребенок, которого ни в коем случае нельзя разбудить. Сказители на базарах, горластые уличные торговцы и даже бродячие артисты, которые прежде вставали и ложились с песнями, ныне погрузились в безмолвие. Тишину нарушал лишь шум дождя. Он изливался на землю в таком изобилии, как будто небо тоже плакало, разделяя людскую скорбь.