Весной 1575 года главный придворный астроном Такиюддин стал посещать дом архитектора Синана чаще, чем прежде. Хозяин и гость удалялись в библиотеку, где беседовали часами. В воздухе носился аромат ожидания, явственный, словно запах свежеиспеченного хлеба. И аромат этот так волновал двух мудрых пожилых мужей, что они вновь ощущали себя юношами.
А надо вам сказать, что главный придворный звездочет и главный придворный строитель всегда питали друг к другу уважение. Такиюддин неизменно присутствовал на церемониях освящения мечетей, возведенных Синаном. Как и Синан, он был чрезвычайно сведущ в математике и порой помогал зодчему делать измерения и расчеты. И архитектор, и астроном свободно изъяснялись на нескольких языках: турецком, арабском, персидском, латинском, оба немного знали итальянский. На протяжении многих лет они обменивались книгами и идеями, а может, как подозревал Джахан, и делились друг с другом сокровенными тайнами. Их объединяла не только любовь к числам и математическим законам, но и любовь к своему делу. Оба непоколебимо верили, что у человека имеется лишь один-единственный способ отблагодарить Аллаха за те способности, что Он ему даровал: трудиться, не жалея сил.
Но несмотря на то, что у них было немало общего, трудно было найти двух более несхожих людей. Такиюддин был человеком, одержимым страстями. На лице его, как в открытой книге, можно было прочесть обо всех чувствах, живущих в его сердце. Когда в душе звездочета царила радость, глаза его блестели и светились. Пребывая в задумчивости, он столь яростно перебирал четки, что нить не выдерживала и лопалась. Страсть астронома к знаниям была так сильна, что, по слухам, он подкупал нищих бродяг, которые раскапывали могилы и приносили ему для изучения мертвые тела. На вопрос, почему он так интересуется строением человеческого тела, Такиюддин давал неизменный ответ. «Бог, творец всего сущего, одновременно создавал бескрайний космос, населенный звездами, и малый космос человеческого тела, – говорил он. – Поэтому и познавать эти творения следует одновременно». Больше всего на свете придворного астронома огорчали людское невежество, косность и надменность улемов, с которыми ему нередко приходилось вступать в споры. Неугасимый огонь духа полыхал в этом человеке с такой ослепительной яркостью, что его друзья подчас опасались, как бы огонь этот не сжег Такиюддина изнутри. Неизменная пылкость звездочета составляла резкий контраст с хладнокровием Синана, которому никогда не изменяло самообладание.