Будь Джахан помоложе, он, наверное, трепетал бы, готовясь к встрече с могущественным правителем, который приходился ему тезкой. Наверное, представ перед шахом, он ощутил бы, что щеки его пылают, ладони мокры от пота, а голос предательски дрожит. Но теперь, когда за плечами у него остался столь долгий путь, Джахан утратил способность бояться. Он более не хранил тайн, не питал надежд и ожиданий. В любой ситуации он чувствовал себя сторонним наблюдателем, хладнокровным, невозмутимым и свободным. Вспоминая свою прошедшую жизнь, в которой ему нередко приходилось иметь дело с султанами, султаншами и великими визирями, Джахан сожалел, что не обладал подобным спокойствием прежде. Бесстрастие учителя, некогда вызвавшее у него досаду, ныне представлялось ему достойным восхищения.
Шах принялся расспрашивать гостя о творениях Синана, о которых, к немалому удивлению Джахана, оказался хорошо осведомлен. На все вопросы Джахан отвечал кратко, но почтительно. В отличие от своего предшественника Бабура, мать которого была турчанкой, шах не говорил по-турецки и общался с Джаханом при помощи переводчика, свободно владевшего персидским и турецким. Слова, общие для обоих языков, порхали между собеседниками, как бабочки, и те ловили их на лету.
Аудиенция близилась к концу. Джахан уже пятился спиной к дверям, когда голос шаха заставил его остановиться.
– Я слышал, зодчий, что ты никогда не был женат. Почему?
Джахан замер, потупив взор. Молчание, густое как мед, повисло в воздухе. Казалось, не только шах, но и все придворные с любопытством ожидают его ответа.
– О великий господин, сердце мое было отдано одной-единственной женщине…
– И что же произошло?
– Ничего, – ответил Джахан.
Он прекрасно понимал: все эти люди, привыкшие к любовным историям, изобилующим изменами, соперничеством, похищениями, происками врагов, просто не смогут поверить, что можно любить всю жизнь, ничего не требуя и не стремясь к обладанию.
– Она была неизмеримо выше меня по положению и не любила меня, – продолжал Джахан. – Я не имел права любить ее, но ничего не мог с собой поделать.
– Но в мире так много женщин, – изрек шах. – Почему ты не отдал свое сердце другой?
Тот же самый вопрос Джахан мог адресовать ему. Почему великий правитель так скорбит по умершей жене, когда в мире так много красавиц? Конечно, он не осмелился произнести это вслух. Но шах все понял без слов. Легкая улыбка коснулась его губ, и он произнес:
– Впрочем, собственным сердцем трудно повелевать.
На следующий день Джахан получил письмо, где сообщалось, что он назначен одним из двух главных придворных строителей мавзолея-мечети, именуемого Сияющей Гробницей. Ему назначалось щедрое жалованье в рупиях и ашрафи, а каждые полгода – еще и дополнительное вознаграждение. Но особенно поразили его следующие строки: