– Могу ли я узнать, сударыня, почему вы так решили?
– Она делала вид, что интересуется предметом разговора, и задавала вопросы Павлу Антоновичу и мистеру Бэрли, – сказала Любовь Сергеевна, – но только из вежливости. На самом деле ей было скучно. Она чаще смотрела на вазу в центре стола и на свою тарелку, чем на людей.
Ломов беспокойно шевельнулся.
– Я очень рад, что мне попался такой наблюдательный свидетель, как вы, – заметил он, уводя разговор от опасной темы. – Может быть, вы запомнили о Колозине еще что-нибудь?
– Я к этому и веду, – строго ответила Любовь Сергеевна и перелистнула страницу в книжечке. – После ужина я не стала сразу уезжать. Я думала, Павел Антонович может сказать еще что-нибудь интересное… Но он куда-то ушел, а говорили другие. Некоторые гости уехали. Я тоже начала думать, что и мне пора домой, но я не хотела исчезнуть, не попрощавшись с хозяином. И тут я услышала разговор Колозина с дочерьми Павла Антоновича. Он сказал им, что знает, кто убил Изотовых.
– По словам дочерей, – заметил Ломов, – он не назвал имени, и даже намека не дал.
– Да, так оно и было, – подтвердила Любовь Сергеевна. – Они заинтересовались и попытались выведать у него имя, но как только Колозин понял, что они в его власти, он стал их дразнить, будто он не имеет права говорить им об убийце, это может быть опасно, и все в таком же духе. Потом младшая дочь Снегирева сказала, что он все выдумывает, а старшая поддержала ее словами, что Колозин на самом деле ничего не знает и только морочит им голову. Он объявил, что в таком случае больше ничего им не скажет, и ушел в гостиную. Предыдущий разговор был на верхней площадке лестницы, – на всякий случай пояснила Любовь Сергеевна, – и любой мог его слышать.
– Боюсь, вы не сообщили мне ничего нового, – поморщился Сергей Васильевич. – Мне известно о разговоре, который вы описали, и он задает больше вопросов, чем дает ответов.
– Погодите, вы еще не дослушали, что было потом, – сказала Любовь Сергеевна. – По правде говоря, поведение Колозина меня возмутило. Мне не понравилось, как он обращался с дочерями Павла Антоновича, и мне не понравилось, что он замалчивал имя убийцы. Поэтому я пошла за ним и попыталась его убедить, что он не прав и что, если он действительно знает, кто убийца, он должен сказать, потому что этот человек может снова совершить преступление. Он выслушал меня, недобро прищурившись, – Тихомирова поежилась, – и смотрел на меня с таким неприязненным видом, что я даже немного струхнула под конец. Потом он наговорил мне дерзостей, что разговор был не для моих ушей и что в моем возрасте стыдно подслушивать. Я снова стала его убеждать, что он обязан назвать имя убийцы, но он перебил меня и сказал буквально следующее: «Вы глупая старая курица. Это я их убил, ясно вам? Поэтому я знаю, кто убийца». По правде говоря, я опешила, – нервно продолжала Любовь Сергеевна, – а он заметил это и стал расписывать, что мамаша постоянно требовала деньги, папаша был полное ничтожество, а дети все время визжали и хныкали, и все они ему надоели до тошноты. Еще он сказал какую-то странную фразу – что прикончить их было не труднее, чем кошку, которая шипела на него во дворе. Но… он ведь сказал неправду, да? Он рассердился и хотел меня проучить, и я так это и поняла…