Маяковский и Брик (Смородинская) - страница 4

Его желтая, такого теплого цвета кофта. И другая – черные и желтые полосы. Блестящие сзади брюки с бахромой. Руки в карманах…

Он любил свой голос, и часто, когда читал для себя, чувствовалось, что слушает себя и доволен: «Правда, голос хороший?.. Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего»… Льется глубокий, выразительный, его особого, маяковского тембра голос».

Вот что писала Мария Никифоровна Бурлюк[2] о Маяковском, с которым ей довелось пообщаться в сентябре 1911 г.:

«Маяковский тех уже далеких лет был очень живописен. Он был одет в бархатную черную куртку с откладным воротником. Шея была повязана черным фуляровым галстухом; косматился помятый бант; карманы Володи Маяковского были всегда оттопыренными от коробок с папиросами и спичками.

Маяковский был высокого роста, со слегка впалой грудью, с длинными руками, оканчивающимися большими кистями, красными от холода; голова юноши была увенчана густыми черными волосами, стричь которые он начал много позже; с желтыми щеками лицо его отягчено крупным, жадным к поцелуям, варенью и табаку ртом, покрытым большими губами; нижняя во время разговора кривилась на левую сторону. Это придавало его речи, внешне, характер издевки и наглости. Во рту юноши уже тогда не было «красоты молодости», белых зубов, а при разговоре и улыбке виднелись лишь коричневые изъеденные остатки кривеньких гвоздеобразных корешков. Губы В. Маяковского всегда были плотно сжаты.

Решимость, настойчивость, нежелание компромисса, соглашательства. Часто в уголках рта вздувались белые пузырьки слюны. В те годы крайней бедности поэта – в уголках рта делались заеды.

Это был юноша восемнадцати лет, с линией лба упрямого, идущего напролом навыков столетий. Необычайное в нем поражало сразу; необыкновенная жизнерадостность и вместе, рядом – в Маяковском было великое презрение к мещанству; палящее остроумие; находясь с ним – казалось, что вот ступил на палубу корабля и плывешь к берегам неведомого.

Из-за надвинутой до самых демонических бровей шляпы его глаза пытливо вонзались во встречных, и их недовольство ответное интересовало юношу. – Что смотрят наглые, бульварно-ночные глаза молодого апаша!.. А Маяковский оглядывался на пропадавшие в ночь фигуры.

Трудно сказать, любили ли люди (людишки никогда) Владимира Маяковского… Вообще любили его только те, кто знали, понимали, разгадывали, охватывали его громаднейшую, выпиравшую из берегов личность. А на это были способны очень немногие: Маяковский «запросто» не давался.

Маяковский-юноша любил людей больше, чем они его».