Прошкин вынужден был прервать свои психологические изыскания — в зал заседаний пыхтя и переваливаясь вошел его, Прошкина, многолетний руководитель — Владимир Митрофанович Корнев, начальник областного НКВД, и еще один персонаж. Образ «артиста» померк в сравнении со спутником Корнева в одну секунду. Человек этот был высок и изможденно худ. Мертвенно бледен и присыпан бледной же пудрой. Его волосы, брови и ресницы присутствовали на голове, но не имели цвета, как и сами глаза — которые нельзя было назвать иначе, как водянистыми. Одет человек был в полувоенный черный френч, такие же черные брюки и черные по-щегольски остроносые заграничные туфли. Даже мгновенного взгляда на него хватило Прошкину чтобы сорваться — маленький ребенок, который живет внутри каждого взрослого человека, даже если он и сотрудник НКВД и отучился на самых атеистических и самых высших курсах, пролепетал: «Матерь Богородица, сохрани и помилуй» и многократно истово перекрестился. По счастью, произошло это неадекватное действо только в глубинах сознания Прошкина. Зато ему сразу стало легче, и он даже придал своему лицу подобающее случаю выражение суровой готовности.
Корнев демократично махнул рукой — сидите, мол, товарищи, не будем времени терять напрасно. И скороговоркой начал:
— Вот, товарищи, знаете сами, международная обстановка такая, что каждая минута на вес золота, так что без преамбул обойдемся. Все люди взрослые и сознательные. Из вас формируется специальная группа, — тут Корнев запнулся, отер лицо клетчатым платком и незаметно посмотрел в блокнот, запамятовав название группы, — Специальная группа по при… привенти… превентивной идеологической контрпропаганде. Вы являетесь ее руководящим составом. То есть империализм изобретает изощренные способы оболванивания советских граждан и своего местного пролетариата. Нам надо этому противопоставить, сами знаете, что… Вот, товарищ Ульхт прибыл недавно из нацистской Германии, где осуществлял разведывательные мероприятия в этой связи, и лучше меня вас в курс введет.
Товарищ Ульхт заговорил. У него, оказывается, и рот имелся. Правда, с такими тонкими губами, что вне процесса речи их и видно-то не было. Говорил он глубоким, хрипловатым голосом с ощутимым иностранным акцентом:
— Чувствуется, что товарищ Корнев из кавалерии родом. Может быть, нас стоит для начала представить с коллегами?
Корнев смутился — он не имел ни малейшего отношения к кавалерии, а из революционного подполья царских времен прямиком перешел в систему органов ВЧК — ОГПУ, а затем НКВД, снова отер покрасневшую физиономию, отхлебнул воды и исправил свою оплошность, ткнув пятерней в сторону «артиста»: