Еще в ушах свистящий ветер сечи,
Еще больна горячкой боя ты,
Но снова чуть познабливает плечи
От позабытой бальной наготы.
Любезные неискренние лица —
Где полк, где настоящие друзья?
Тоска ли, дым в твоих глазах клубится?..
Но улыбнись, кавалерист–девица:
Гусару киснуть на балу нельзя!
И вот плывешь ты в туфельках парчовых,
Как будто бы не на твоем веку
Летели села в заревах багровых
И умирали кони на скаку.
Похоже, ты анахронизмом стала —
Двенадцатый уже не моден год…
А вот сама Зизи, царица бала,
К роялю перси пышные несет.
Она пищит — жеманная кривляка,
Одни рулады, капли чувства нет!
Такая бы не только что в атаку,
Сестрою не пошла бы в лазарет.
Играет бюстом — нынче модно это —
И вызывает одобрение, света.
Ей, в декольте уставив глаз прицел,
Подвыпивший бормочет офицер:
— Есть родинка у ней, ну, просто чудо!
— Шалун, сие вы знаете откуда?
— А я скажу, коль нет ушей у стен,
Ей ныне покровительствует Н.!
— Сам Н.? Но у нее ведь с М. роман! —
…В твоих глазах — тоска ли, дым, туман?
Ты, болтовне несносной этой внемля,
Вдруг почему–то увидала вновь,
Как падает на вздыбленную землю
Порубанная первая любовь —
Она была и первой и последней…
Уйти бы в полк, не слушать эти бредни!
Но ничего не может повториться,
На поле чести вечно спят друзья…
Играет голосом и персями певица,
Собою упоенная девица,
Писклявый ротик ей заткнуть нельзя…
Как тяжко в легких туфельках парчовых!
А может, впрямь не на твоем веку
Летели села в заревах багровых
И умирали кони на скаку?
Как тяжко в легких туфельках парчовых!..