Впрочем, в 1979 году в США вышла книга эмигрировавшего из Чехословакии политолога И. Валенты «Советская интервенция в Чехословакии, 1968. Анатомия решения»[19], написанная на основе личных впечатлений, имеющихся документов и бесед с бывшими чехословацкими лидерами. Он подтверждает высказанное выше мнение о позиции Брежнева. Что касается Косыгина, то он, по заключению Валенты, был против военного вмешательства, но под давлением «интервенционистов» в конце концов дал согласие. По тактическим соображениям (на осень было намечено международное Совещание коммунистических и рабочих партий, и военное вмешательство в чехословацкие события могло его сорвать) почти до самого конца пытались найти политическое решение проблемы М.А. Суслов, а также Б.Н. Пономарев.
Среди тех, кто активно выступал за военное решение, автор называет П.Е. Шелеста, А.Я. Пельше, Н.В. Подгорного, П.М. Машерова и П.Н. Демичева. Позиция А.П. Кириленко, А.Н. Шелепина, Г.И. Воронова, К.Т. Мазурова, отмечает он, осталась ему неизвестной, так как эти люди не принимали участия в переговорах. Очень активную линию на военное вмешательство вели также В. Ульбрихт и В. Гомулка (Я. Кадар, наоборот, старался избежать интервенции).
На основании того, что я слышал, могу также сказать, по среди сторонников «решительных мер», к сожалению, был и Андропов, у которого после событий в Венгрии в 1956 году сложился определенный синдром нетерпимости, может быть связанный с убежденностью в том, что нерешительность, затяжки ведут к более серьезному кровопролитию. Был среди них, как я слышал, также Д.Ф. Устинов. Но самое тягостное – ведь ни один из членов руководства не возразил. Это я знаю точно.
Не раз потом я думал, почему так получилось. И пришел к выводу, что при решении политических вопросов в группе людей (коллективно) легче, проще занять «решительную» позицию и, уж конечно, проявить в отношении такой позиции конформизм. (Меня поразило, что то же самое происходило и в руководстве США в дни Карибского кризиса 1962 года.) А вот чтобы призвать к умеренности, терпению и терпимости, нужно большое политическое мужество. Потому в критических ситуациях особенно велика роль первого человека в стране, того, кто берет на себя ответственность. К сожалению, Брежнев предпочел в данном случае спрятаться за спины других.
Помимо дезинформированности, ложной картины происходящего большую роль в такого рода роковых решениях играют и другие факторы. Один из них – пережитки имперского мышления. Оно оправдывает, «освящает» такого рода действия в регионе, который ты относишь к своей «сфере жизненных интересов» (пусть называемой «социалистическим содружеством»). И укоренившиеся идеологические стереотипы, согласно которым любой отход от твоих собственных представлений о том, что подобает социализму, а что – нет, становится равнозначным предательству, преступлению. Думаю, Брежнев разделял эти стереотипы, дал себя убедить, что предаст дело социализма и, уж во всяком случае, подорвет свои позиции как лидера КПСС и СССР, если не вмешается в ход событий. Мне рассказывал наш тогдашний посол в Чехословакии С.В. Червоненко, что где-то в июле 1968 года, соглашаясь с необходимостью все же продолжать поиск политического решения, использовать любую возможность уйти от применения военной силы или хотя бы его оттянуть, Брежнев сказал: если в Чехословакии победят «ревизионистские» тенденции, он будет вынужден уйти в отставку с поста генерального секретаря ЦК КПСС («Ведь получится, что я потерял Чехословакию»).