Пальцы ощупали засов. Нет. Он отодвинут. Замка нет. Дверь что – открыта, что ли?
Открыта…
У Психа пересохло в горле. Мысли, смешавшиеся от страха, вновь обрели ясность.
Вот куда она подевалась, эта девка. Почуяла опасность неким звериным нюхом, который просыпается у людей в предсмертные минуты, выскользнула из квартиры, может, за мгновение до того, как они с напарником проникли туда, и спряталась в подвале, в одной из ячеек, провонявших прошлогодней проросшей картошкой и прелым луком.
Какой там номер ее квартиры? Пять? Можно не сомневаться, что, подойдя к дощатой двери с цифрой пять, он найдет эту уродину там: за грудой каких-нибудь пыльных мешков, трясущуюся от страха.
Его уже не беспокоило, что наверху полиция, что они будут искать убийцу того человека, который валяется в квартире на втором этаже. Он точно знал, что все обойдется. Главное, что верный друг, счастливый случай, не покинул его, вывел к подвалу, где спряталась эта хитрая дура!
Псих снова вынул пистолет и осторожно вошел в подвал.
* * *
– Я сейчас лопну, – прошептала Ирина, когда сидевший рядом Петр начал подкладывать картошку в ее тарелку.
Сто лет не ела такой вкуснотищи! Вообще она ела мало, но сегодня вечером… с перепугу, что ли? Говорят, стресс повышает аппетит.
Что характерно, вокруг сидели одни сплошные подтверждения этого утверждения: принесенная Маришкой сковородка полуметрового диаметра была уже вторая, первую, такую же, они благополучно усидели под малосольные огурчики, копченое сало и селедочку. Может, конечно, дело было вовсе не в стрессе, а в необыкновенного вкуса наливочке, которую подала баба Ксеня?
– А все-таки странно… – Павел задумчиво взял огурец, словно забыв, что рядом с его тарелкой уже лежит один, едва надкусанный. – Деревня староверская, а вы никак не протестуете против такого соседства, как эти бандюганы!
– Да какие мы староверы? – удивилась бабка Ксеня. – Это небось на Керженце еще сохранились деревни, где скопцы держат старую веру, а у нас тут испокон бегуны, вечные странники[1], приют находили. Теперь один дед Никишка остался, да и ему уже не до скита.
– А что, веру переменил? Или больной? – полюбопытствовал Сергей, загребущей рукой подцепляя сразу два ломтя сала и с невинной улыбкой покрывая ими огромную скибку хлеба.
– Не больной, а просто старый. Ему небось сто лет уже, да, баба Ксеня? – вмешалась Маришка, вошедшая из кухни с очередной горой хлеба.
– Может, и больше, – кивнула та. – Он не курит, не пьет, от веку праведничает, так и все двести проживет на своих травках. Знатный травознай!