Что в нем поразительного – это его абсолютная физическая мужская, и духовная тоже, красота. С раскосыми глазами, зеленоглазый, совершенно разумный, язык из него так и лился, чуть ли не возрожденный Шекспир, золотые волосы с нимбом вокруг, старые голубцы при виде его в барах Гренич-Виллидж писали ему оды, начинавшиеся «О светловласый греческий юнец». Само собой, и все девчонки на него кидались, и даже этот старый грезливый жесткосердый моряк и футболист Джек постепенно начал к нему проникаться и проливать из-за него слезы.
Помню, встретил парнягу из виргинского помещичества, так он мне как-то сказал, что у всех этих новоорлеанских мальчишек на сердце написана трагедия. Даже неграм из Нового Орлеана сильно не везет, как показывает удача Рулета-с-Вареньем Мортона (изобрел джаз и умер в нищете), или несчастных белых мальчишек вроде Большого Дылды, но есть ли удача получше, чем у Луи Армстронга?
В общем, старый профессор классики вбегает туда и хочет все разузнать про Клода, который пытается Брамса слушать, Францу приходится тоже вбежать и спасать его, не мытьем так катаньем Клод знакомится с Джонни, и оказывается, что он может буквально (что значит – на самом деле) прятаться у нее на фатере. И когда я возвращаюсь со своей черной кожаной курткой из Нового Орлеана, никакой разницы, он все время все равно спал на тахте с Сесили. Так начинается у нас что-то вроде квартирного клуба.
Он смотрит на меня и говорит: «Ты все время пытаешься писать, но я как на тебя ни посмотрю, ты никак не можешь придумать, о чем писать, похоже, у тебя запор».
Я гляжу на него искоса.
Он приходит через крышу, то есть спускается с крыши по пожарной лестнице, дождливой ночью, а внизу выстрелы и крики. «Что там?»
«Какая-то ошибка, драка в баре, легавые в погоню, я попрыгал через заборы, ты же знаешь, я никому ничего плохого сделать не могу, я слишком мелкий… Теперь посплю. Потом приму душ. У тебя, Дулуоз, беда в том, что ты жестоковыйный мерзкий старый скряга и засранец, кэнак никчемный, надо было тебе жопу отморозить в сердцах Манитобы, где место и тебе, и твоей дурной крови, никчемушный индейский ты мордоплюй».
«Я не мордоплюй».
«Ну и чистоплюй тогда, дай мне выпить».
Я видел, что он старается запугать меня языком, коль скоро ни с чего другого в те дни начинать он больше не собирался. Но потом я заметил, что он во мне видит недостатки, которые мне самому стоило бы видеть. Но потом я заметил, что он просто проказливый маленький гондон.
В общем, повсюду книги, он на самом деле ходит на занятия в Коламбию, а когда слышит мои рассказы про Пиккадилли в Лондоне, тут же приказывает мне более-менее написать ему сочинение на занятия по английскому сочинению, что я и делаю, историю про некоторые тамошние приключения, и он за нее получает пятерку, крыса. Он говорит: «Мой дед изобрел пароходный кофр, а твой дед, я полагаю, туда картошку складывал».