, фу».
«Он это на каковском, йе-рабском?»
«Я запомню», – говорит Рыжий, глядя вбок.
В общем, видишь? Нет времени на поэзию. Да и в общем, видишь? На поэзию нет времени.
И вот назавтра мне нужно звонить ОП, Грумету, сказать, что я хочу, чтоб меня выпустили на несколько часов, жениться на Джонни. Я вижу, как ОП потирает ручонки, злорадно думая: «Я же ЗНАЛ, что она беременна». Он дает добро. Здоровенный ирландский следак из Озон-Парка, одет по гражданке, приезжает за мной и говорит: «Поехали». Выходим мы вместе. Под пиджаком он таскает жирную волыну. Август ныне прохладен, но в подземке по-прежнему жара, и мы с ним едем в центр вместе, вися на ремешках и читая «Ежедневные вести» и «Ежедневное зеркало» соответственно. Он знает, что никуда я не сбегу ни за чем, но поскольку в Оперном Театре Бронкса на меня ничего нет, может, он думает, что я псих, в том смысле, что, как бы там ни было, он за мной присматривает. Доезжаем до центра и встречаемся с Джонни и Сесили. Сесили будет подружкой невесты, а детектив Ши – свидетелем.
Когда он пялится на Сесили, губы его сочатся «ОО», и мы идем в Мэрию и получаем допуск. Ровно через две минуты мировой судья нас женит. Ши гордо стоит позади с красавицей Сесили рядом, а нас с Джонни женят.
Затем мы удаляемся в бар провести день в приятном выпивании и беседах. Наступает вечер. Еще одну на дорожку. Ши лет сорок семь, готовится выходить в отставку. Он никогда не был свидетелем на импровизированной свадьбе с буржуазной куколкой вроде Сесили, на самом деле гадко так говорить, с красивой куколкой вроде Сесили, ей всего двадцать, и он раскраснелся и оттягивается, фактически берет всем выпить, но как бы то ни было, я женат на Джонни и крепко целую ее, когда нам с Ши пора возвращаться в Бронкскую тюрьму, сунуть меня обратно в камеру. Она даст телеграмму домой, чтобы прислали эту сотню, и меня через несколько дней выпустят. На жене моей юности я все равно женился.
Когда меня в тот вечер сопровождают по вечернему коридору к камере, человек девять зэков выдают: «Ага, ага, вот так брачная ночь у этого мальчонки, ха ха ха».
Посреди ночи все молчат, храпят или думают себе тихие мысли так или иначе, а я слышу только одно – как братья-китайцы тихонько переговариваются в темноте: «Хунгк-я мунг-ё ту ма ту». Я думаю про весь рис, что есть в лавке их отца. Думаю о типографской краске под ногтями у моего. Думаю о том, как нелепо идти дальше, когда некуда идти. Потом я думаю:
«Нелепость? Ну конечно же, всегда есть куда идти! Иди своим делом занимайся».