Глазами я ответил ему: «Эти первые два дня я быстрее бегать не могу, у меня ноги болят».
Пустяки, глазами же ответил он, вынудив меня вспомнить то время, когда он заставлял меня неделю бегать на сломанной ноге.
Вечером, после тех бессмысленных обильных ужинов из стейков, и молока, и сухого тоста, я начал соображать вот что: «Лу Либбл в этом году не выпустит тебя начинать игру, даже в матче с Армией против твоего заклятого врага Арта Янура [который вытолкнул меня из душа, когда я был пацаном в Лоуэллской средней, но получил поделом от Ореста Грингаса] и даже, может, на будущий год как юниора, он хочет великого героя сделать из своего итальянца Майка Романино, ну, Майк, конечно, отличный пасовщик, но бегает он как Пьетрыка, как старая корова. А Хэнк Фулл уходит. Ну и к черту. Что я буду делать?»
Я пялился во тьму кубрика, размышляя, что мне делать.
«Ай, ёксель, уйти в американскую ночь, тьму Томаса Вулфа, и к черту этих шишек гангстерских, футбольных тренеров, стремиться стать американским писателем, говорить правду, чтоб тобой не помыкали ни они, ни кто другой или их прихвостни… Плющевая Лига – просто откоряка заманивать футболистов за фук, чтоб становились они американскими мещанами, от каких Америку тошнить будет тыщу лет. Надо было держаться Фрэнсиса Фэйхи…»
Ну, не помню я уже, о чем я вообще думал, но знаю одно – на следующий вечер, после обеда, я сложил все свои шмотки в чемодан и пошагал вниз по лестнице прямо перед столом Лу Либбла, где он сидел со своими помтренерами, расчисляя наши розыгрыши. Кости мои скрежетали о мышцы от перенагрузок на тренировках. Я хромал.
«Ты это куда, Вдулуз?»
«К бабушке в Бруклин, брошу там часть одежды».
«Сегодня суббота, вечер, будь завтра к восьми. Ночевать там останешься?»
«Ну».
«Возвращайся к восьми. Начнем с легкой гимнастики, знаешь, когда ложишься на спину и черепушкой ворочаешь по траве, а потом катаешься, чтоб тебе дурную твою шею в игре не сломали?»
«Так точно, сэр».
«Будь к восьми. Что у тебя там?»
«Дрянь всякая. Подарки из дому, грязное белье…»
«У нас тут прачечная есть».
«Там подарки, письма, всякое, Тренер».
«Ладно, в восемь».
И я вышел и сел в подземку до Бруклина со всем своим барахлом, выудил из чемодана несколько долларов, попрощался с Дядей Ником, сказав ему, что возвращаюсь на «Поле Бейкера», прошел по жарким сентябрьским улицам Бруклина, слыша речь Фрэнклина Делано Роузевелта о том, что «Я ненавижу войну», раздававшуюся из всех цирюлен Бруклина, сел в подземку до автобусной станции «Грейхаунда» на Восьмой авеню и купил билет на Юг.