Сначала плохие новости. Заметный желто-голубой самолет Гровера оказался почти полностью проглоченным снегом, за исключением левого крыла. Иголка в стоге сена – вот какое сравнение напрашивалось. Не говоря о том, что хвост самолета при ударе о валун разлетелся на мелкие кусочки. Все, что я мог бы теперь найти, – ярко-оранжевые куски пластмассы, но не сам радиомаяк. Так что никакого сигнала на частоте 122,5, а значит, никакой триангуляции и никаких спасателей. Вот и вся неприглядная правда. Я понятия не имел, как сказать об этом Эшли.
Единственная хорошая новость, если это можно было так назвать, заключалась в том, что наша снежная «могила» хоть как-то защищала нас от стихии. Если бы не это, мы бы давно отправились на тот свет. 2 градуса мороза – чепуха по сравнению с обычным для зимнего высокогорья холодом.
Эшли спала, ее лицо пылало – видимо, жар, а значит, инфекция. То и другое было плохо, но я это предвидел. В нее обязательно нужно было влить жидкость.
Я мог передвигаться только ползком. Кое-как добравшись до своего рюкзака, я нашел горелку и набил канистру свежим снегом. Синее пламя горелки мигом растопило снег. Снег таял, я добавлял еще. То ли от гудения горелки, то ли от моей возни Эшли очнулась. Лицо у нее было распухшее, глаза превратились в щелки, нижняя губа раздулась. Теперь, на свету, я должен был постараться обработать ее порезы и зашить те, на которые обязательно нужно было наложить швы.
Я поднес к ее губам кружку теплой воды.
– Пейте.
Она послушалась. У меня был пузырек адвила. Я сам с удовольствием проглотил бы сразу таблетки четыре жаропонижающего, но знал, что в предстоящие дни они будут ей нужнее, чем мне. Поэтому я вытряс на ладонь четыре таблетки и дал ей.
– Сможете проглотить?
Она кивнула. Я положил одну таблетку ей на язык, она глотнула. Мы медленно повторили эту операцию еще три раза. Снег у нее на ноге давно растаял, поэтому нога продолжала распухать, боль становилась все сильнее. Уменьшить опухоль значило уменьшить боль. Жаропонижающее действовало изнутри, снег должен был подействовать снаружи. Я опять аккуратно обложил ее ногу снегом и пощупал на ноге пульс, чтобы удостовериться, что кровообращение не нарушено. При этом я держал кружку у губ Эшли, пока она не выпила всю воду, восемь унций. За день я должен был заставить ее выпить еще пять таких кружек. 48 унций жидкости – эта доза должна была запустить ее почки.
Я опять наполнил кружку и канистру горелки, сам тоже немного попил. Эшли старалась держать глаза открытыми, как ни трудно ей это было. Она оглядела нашу пещеру, то, что осталось от самолета, собаку, свою рваную одежду, шину на своей ноге, потом уставилась на мертвого Гровера. Через минуту она перевела взгляд с него на меня.