«Как в снегу», — подумал он, когда увидел, как покраснела его смуглая кожа. Выйдя из ледяной воды, он обогрелся на солнце и ощутил такой прилив бодрости, что ему захотелось сломя голову ринуться вперед, словно собака, что мчится сквозь лес вслед за солнечными зайчиками. Обсохнув на солнце, он оделся, подошел к подножию высоченной белой сосны и вскарабкался по ее стволу до первого высокого сука, а оттуда, перебираясь с ветки на ветку, забрался на самую верхушку дерева. Лодок на озере не было. Он осторожно спустился на землю и засунул ноги в мягкие сапоги на меховой подкладке.
Чувство бодрости не оставляло его. Может, это был дар предков, а может, в его душе что-то отозвалось на первозданную красоту леса. Через сколько поколений удастся вытравить из души индейца это чувство родства? И любви к дикой природе? А может, они неистребимы и останутся с ними навсегда? И в такие моменты, как этот, любовь заявит о себе и напомнит каждому Индейцу с тротуара, что его боги обитают здесь, среди деревьев, а духи живут в лучах солнца, в шакалах и в пламени костра.
Он вздохнул так глубоко, что испугался, не лопнет ли по швам рубашка. До чего хорошо жить на свете! Родиться заново, подумал он. Оставить позади все эти удушливые годы с покрытыми сажей подоконниками, мутным, стекающим по бровке раскаленного тротуара дождем, узкими проулками между домами, где солнечный свет, пытаясь пробиться к земле, становится бледно-желтым, — заново родиться на свежей, чистой, опьяняюще прекрасной земле своих предков!
Порыв чувства опустошил его. Скрестив ноги, Чарли уселся на небольшой поляне. Он расслабился, погрузился в умиротворяющую дремоту. Из-под полуприкрытых век, словно сквозь дымчатую линзу, он смотрел на лес, расплывчатый и туманный. В лесу было тихо и таинственно, как в безлюдном храме. Быстрый оглушительный взмах крыльев — где-то совсем рядом — вывел его из оцепенения. Шагах в двадцати от него опустился тетерев. Кольцо перьев вокруг птичьей шеи распушилось, хохолок торчал, полуопущенные крылья касались земли, блестящие глазки были устремлены на него пытливо, оценивающе. Оперение птицы — под стать мягким краскам осени.
Наглая птица расшагивала прямо перед ним — высокомерный петушок, хозяин этих мест.
Вот птица индейцев, подумал Чарли, дикая, свободная и бесстрашная. Шагай веселее, смелее шагай! И вдруг ему захотелось встать, выпятить грудь и вот так же, высоко поднимая колени, за — драв голову и раздувая ноздри, проитись по этой земле.
Чарли поднялся. Перья вокруг птичьей шеи сникли, хохолок опустился, и, готовясь к бегству, птица пригнулась к земле.