Я устроилась на работу в аптеку. Хорошее место, только ездить далековато. Было несколько вариантов в моем же районе, но я специально нашла вакансию в центральном округе. Мне так хотелось выбраться из серых панельных кварталов, которые мало чем отличались от города моей родины. Разве только размерами. А по сути – все та же провинция, сорняками разросшаяся по периферии столицы.
Зарплата у младшего провизора небольшая. Однако теперь я не сидела на шее у мужа, и могла себе позволить маленькие женские удовольствия вроде лишних колготок или той же губной помады. В этом присутствовал момент независимости. Во всяком случае, мы теперь были на равных. У меня отпала нужда выклянчивать на малейшую ерунду, всякий раз наблюдая его прижимистую озабоченность.
И еще убедилась я, что работа – это отдушина, возможность отвлечься от забот и семейного быта. Любое переключение само по себе ободряет. Тем более, необходимость ежедневно бывать на людях. Появился стимул следить за собой, укладывать прическу, наводить макияж, одеваться в продуманной цветовой гамме. Я словно выныривала из бредового забытья. Из одомашненного животного я вновь перевоплощалась в женщину.
Примерно об этом же писали журналы. Вслед за «Astrus» появились «Kosmopolitan», «Elle», «Harper's Bazaar», «L'Officiel», «Marie Claire», «Vogue» – и многие другие полезные издания. Все они расцвечивали нашу серость. Все они учили новому стилю жизни. Все они адресовались молодым современным женщинам и рассказывали о женщинах, которые делают себя сами.
Ну а Малыша я теперь видела только по выходным. Пришлось переселить к родителям мужа. Временно, конечно, пока подрастет. С ребенком вызвалась сидеть свекровь, кстати уволившаяся из библиотеки. А чем ей еще заняться, неприкаянной пенсионерке?
С той поры Сладкий ходить в зоопарк почти перестал. Изредка отлучался, а так целыми днями просиживал дома над диссертацией. Объяснял это тем, что договорился с начальством лаборатории, и они разрешили ему полуофициальный творческий отпуск. По утрам, когда я шла на работу, он все еще спал. Возвратившись, заставала в клубах табачного дыма за писаниной. Я распахивала окно, он зябко поеживался, не отрываясь от текста. На меня – ноль эмоций. Писатель, блин. А как же, собственно, я?
Нет, это было не отчуждение. Скорее, наоборот. Мы достигли той степени близости, когда притворяться больше не нужно. Наблюдая за ним неподдельным, без налета игры, я все чаще задумывалась: а осталась ли в нем хоть капля любви ко мне?
Мы регулярно занимались любовью, но была ли это любовь? Или просто секс, физиология, животная необходимость? В его глазах я не видела интереса, не чувствовала страсти в движениях, не слышала, пусть самых затертых, ласковых слов. По исполнении постельного номера, он отправлялся курить, заваривал чай, слонялся по кухне, пошлепывая да позвякивая. Потом затихал. Я знала, над чем. Над диссертацией. И возвращался в наше общее ложе только под утро.