Но сегодня, впервые в жизни, я понимаю, что я уже не молода. Здесь, в моем собственном доме, в моем собственном большом зале, где мне должно быть легко, где все создано для моего удобства и гордости, я понимаю, что стала пожилой женщиной: я старая, я старуха, мне сорок один. Я больше не рожу детей, я поднялась так высоко, как было возможно, удача моя в зените, а внешность лишь ухудшится. У меня нет будущего, я – женщина, чьи лучшие дни почти сочтены. А Мария, королева Шотландии, одна из самых прекрасных женщин в мире, годящаяся мне в дочери, принцесса по рождению, королева-помазанница, сидит за обеденным столом, обедает наедине с моим мужем, за моим собственным столом, и он склоняется к ней, близко, еще ближе, и смотрит на ее губы, когда она ему улыбается.
1569 год, май, Уингфилд: Джордж
Я жду с лошадьми в главном дворе дома, когда двери холла открываются, и она выходит, одетая для верховой прогулки, в платье золотого бархата. Я не из тех, кто замечает подобные вещи, но, думаю, у нее новое платье, или новая шляпка, или что-то в этом роде. Что я вижу, так это то, что бледный солнечный свет погожего утра ее словно золотит. Красивый двор походит на шкатулку для украшений, в которой что-то редкое и драгоценное, и я чувствую, как улыбаюсь, глядя на нее, улыбаюсь во весь рот – боюсь, как дурак.
Она легко сходит по каменным ступеням в своих маленьких красных кожаных сапожках для верховой езды, уверенно приближается ко мне и протягивает руку в знак приветствия. Прежде я всегда целовал ее руку и подсаживал в седло, не задумываясь, как любой придворный – свою королеву. Но сегодня я внезапно чувствую себя неуклюжим, собственные ноги кажутся мне слишком большими, я боюсь, что лошадь отпрянет, когда я поднимаю королеву, даже боюсь, не слишком ли крепко я ее держу, не слишком ли неудобно. У нее такая тонюсенькая талия, она совсем ничего не весит, хотя она и высокая, ее темя доходит до моего лица. Я чувствую легкий запах духов от ее волос под шляпкой золотого бархата. И без всякой причины мне становится жарко, я краснею, как мальчишка.
Она внимательно на меня смотрит.
– Шрусбери? – спрашивает она.
Она выговаривает: «Чюсбеи?» – и я смеюсь, мне просто радостно от того, что она по-прежнему не может произнести мое имя.
Лицо ее тут же озаряется ответным смехом.
– Я так и не могу это сказать? – спрашивает она. – Все еще неправильно?
– Шрусбери, – говорю я. – Шрусбери.
Ее губы складываются, чтобы произнести имя, словно она собирается меня поцеловать.
– Шьюсбеи, – говорит она и смеется. – Я не могу это выговорить. Может быть, мне называть вас как-нибудь иначе?