– Это можно… – Зубов пошел было, но задержался в дверях: – Кого возьмешь?
Джура кивнул на меня.
Я был ужасно рад – вот она, начинается настоящая, полная приключений жизнь! – но старался казаться невозмутимым и сдержанным: еще подумают, что мальчишка.
В этот первый день мы работали до полуночи: составили протокол тангатапдинского дела. Джура диктовал, я писал. Так у нас и повелось – правда, иногда он и сам писал протоколы, но, видно, находил, что мой почерк лучше, – оформление документов легло на мои плечи.
Вот что случилось в Тангатапды.
Басмачи налетели под вечер, согнали всех – мужчин, женщин, стариков, старух, детей – на площадь и всех связали вместе. А чтобы не сказали о них люди – мол, совсем озверели проклятые аллахом, – вынесли из домов и колыбели‑бешик с грудными детьми, отдали детей матерям – пусть кормят, если нужно… Потом снова пошли по домам, брали лучшие вещи и грузили на коней… И угнали весь скот; корову, что не могла ходить, тут же и зарезали, взяли с собой тушу… И увели с собой двух девушек и восемь молодых джигитов…
В Алмалык весть о нападении пришла утром на следующий день. Джура с группой милиционеров тут же отправился в путь, и в полдень они въехали в кишлак. Люди все сидели на площади, связанные вместе. Увидев милиционеров, заплакали женщины, закричали дети и еще раз прокляли бандитов мужчины. Покидая кишлак, басмачи стрельнули для острастки в воздух и наказали строго: всем сидеть, не двигаться с места до их возвращения или еще лучше – подождать, пока милиция глаза протрет. Посмеялись и уехали – увезли добро, угнали скот, увели людей.
– Из всех басмачей они самые жестокие. Любят издеваться просто так, без смысла, – объяснял мне Джура. – Не щадят никого. Говорят, Худайберды мстит каждому встречному и поперечному, всем, кто не с ним, кто признает Советскую власть, мстит за утраченное богатство и за отца, никого не жалеет.
– А отец что, жив?
– Говорят, будто бы недавно умер он, Махкамбай, старый хищник. А правда или нет – не знаю.
И вот вечером того дня Джура видел в Тангатапды Ураза, но издали, а рядом с ним человека, обликом напоминавшего Натана. Зачем приходил Ураз – выяснить не удалось. Следил, не будет ли за басмачами погони, наверное.
– Вороной Ураза, знаешь, он как аэроплан. Если Ураз на вороном – всё, не поймаешь его, уйдет от любой погони. В тот день под ним был вороной, я и виду не подал, что заметил его. Но теперь не убежит, – зачем‑то понизив голос, уверенно закончил Джура. – Завтра поедем к нему в гости.
В этот первый свой день в Алмалыке я остался ночевать у Джуры. Большой дом с террасой и обширным двором, конфискованный у богатого торговца хлопком, был передан местной милиции, и в одной из комнат этого дома жил Джура. Комната была пустая: железная кровать в углу, и больше ничего. Джура постелил себе на полу, мне показал на кровать: ложись здесь. Я запротестовал было, но Джура и слушать не стал.