Джура остановил жеребца, спешился.
– Что за кишлак, почему он брошен, Джура‑ака? – спросил я, слезая с лошади.
– Это место люди называют Селькелды – значит, сель прошел. Каждый год беда приходит – ну прямо басмачи, даже хуже. Все губит сель – и людей, которые не успеют спастись, и скот, и дома, и добро. Так год назад государство дало людям землю под Алмалыком, и все туда вместе и переехали, всем кишлаком.
– А разве нельзя было здесь построить плотину, защититься от селя?
– Э‑э, брат, хорошо ты говоришь да силы где взять плотину строить? Сейчас людям легче переехать, чем бороться с селем… Да, земли свободной у нас много, а сил пока что мало. Но вот увидишь: будем живы – такие кишлаки здесь построим‑, такие сады будут цвести на этом месте! И люди возвратятся сюда к могилам предков. А пока что… пока что посмотри‑ка, не найдется ли чего в твоем узелке?
Я развязал узелок – от собранных мамой мне в дорогу припасов оставалось немного – пол‑лепешки да с десяток боорсаков.
Подкрепившись, мы снова тронулись в путь, поднимаясь все выше и выше. Налетевший ветерок заставил меня поежиться.
– Во‑он впереди возвышенность Бештерак, – показал Джура. – Поднимемся туда, спустимся, а там и кишлак рядом. Кишлак Ураза.
– А не обманул нас Натан, а?
– Зачем же ему врать, Натану? Завтра вернемся, увидим его. Бежать ему некуда, семья у него, сам слышал. А вот Ураз может и не заехать домой, правда, но тут Натан не виноват, он думает, мы Ураза в Алмалыке ждать будем.
– Но разве можно доверять такому? Надо было взять его с собой.
– Зачем? Чтоб видел, как мы ловим Ураза? И потом рассказывал, кому надо и не надо?
– Наверное, не повредило бы, – заметил я.
– Как раз бы повредило, – спокойно объяснил Джура. – Ты же слышал, что говорил Натан: он тоже человек, ему жить надо, кормить семью. А возьмем мы его с собой – Ураз скажет: Натан предатель…
– Так мы же все равно посадим Ураза! Пусть думает и говорит что хочет.
– Это не так просто. Ураз ведь был пастухом, с басмачами недавно и держится сам по себе. Стоит ли сразу сажать? Подумать надо…
Я не верил своим ушам. Как ни старался, не мог понять слов Джуры. Натана сажать нельзя, и Ураза, оказывается, тоже? Зачем же мы отправились ловить его? Чтобы тут же и отпустить? Я не понимал, удивлялся, но не решался расспрашивать дальше.
Пока мы добирались до кишлака Ураза, спустились сумерки. Кишлак назывался, как и возвышенность, Бештерак, то есть «пять тополей», но в темноте я не различал ни одного тополя; за низкими дувалами чернели какие‑то деревья, не то урючина, не то орешина – не разобрать было, но тополей я так и не увидел, и это странно занимало мои мысли – устал, что ли, думать об Уразе и басмачах?