Осаму Дадзай талантливо показал представшую его взору послевоенную Японию, где процветал черный рынок, росла инфляция, царили хаос, экономическая разруха, духовная опустошенность и полная безнадежность. Однако он, видимо, не смог найти выхода из тупика не только для своих героев, но и для самого себя. В 1948 году Осаму Дадзай покончил жизнь самоубийством в возрасте тридцати девяти лет.
Ушли в прошлое и грохот сражений, и угроза гибели, и ужасы атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Страна охвачена духовным оцепенением. Японский народ понял, что, кроме страданий и разорения, война не принесла ему ничего. Остались только отчаяние и страх перед будущим. Постепенно жизнь стала входить в мирное русло, начала возрождаться и литература мирного времени. Однако война оставила столь глубокий след в судьбах и сознании японцев, что военная тема до сих пор продолжает волновать японских писателей и читателей.
«Это рассказ о времени, когда считалось, что на земле мир», — так начинает Морио Кита свою новеллу «Головастики». Сюжет ее на первый взгляд крайне прост. Два человека — мальчик и его дядя, которому уже за тридцать, играют в войну. Мальчик делает это самозабвенно, дядя — с большой неохотой. Мальчик без устали строчит из бамбуковой палки, которая в его руках кажется ему то винтовкой, то пулеметом. В связи с обострением «боевой обстановки» он безжалостно бросает в бой «отряд смертников»…
Так и видишь, читая это, отравленных милитаристским, шовинистическим ядом японских детей предвоенной поры.
«Немного спустя началась настоящая война, — заключает свою новеллу Кита. — Она расширялась беспрерывно, до абсурда — от малой войны к войне большой…»
Новелла, как правило, сравнительно небольшая по размеру, — излюбленный жанр Морио Кита, начавшего свой литературный путь в 1950 году, когда, еще будучи студентом медицинского факультета, он опубликовал первый рассказ — «Родословная ста мотыльков». Спустя десять лет за повесть «В краю ночи и тумана» он получил премию имени Акутагавы — высшую литературную премию Японии.
«— Война — ужасная вещь. Она калечит даже детей, — сказал писарь.
Глубоко втягивая в легкие воздух, я молчал. Войне, долгой, кровопролитной войне суждено было продолжаться. Война — половодье, смывающее в далеких странах стада овец с пастбищ и дерн с подстриженных газонов, — не должна была прийти в нашу деревню. И все же она пришла и размозжила мне руку. Отец, взмахнув топориком, обагрил ее кровью. Наше селение внезапно оказалось ввергнутым в войну, и я был затерт в ее толчее…»