Действительно. Понравилось. Не все – но кое-что. Бонд, вашу мать.
Ильяс пожал плечами и снова отхлебнул мерзкого кофе. Он уже понял, что последует дальше. Еще одно убийство его руками. Только на сей раз убивать прикажут не постороннего парня, на которого чихать с высокой секвойи…
Почти шесть лет себя убеждал, что чихать. Что на месте безногого ветерана несуществующей войны, обреченного остаток жизни провести в коляске, он был бы благодарен тому, кто его пристрелит. Что ветеран сам бы просил пулю, как в самые темные дни Ильяс просил сестру в хосписе уколоть тройную дозу, чтобы насовсем. Но как ни убеждал, до сих пор снилось располосованное четырьмя параллельными шрамами лицо с удивленно-обреченными глазами: на той войне солдат научился слышать смерть за несколько шагов.
Нет. Хватит с него. Он же может отказаться – если, конечно, не соврали…
– Наша маленькая просьба, Илья Сергеевич. – Ярослав Андреевич бросил на стол фотографию, невесть как перекочевавшую с холодильника ему в руки, постучал по ней ногтем. – Совсем маленькая просьба. Жаль, что вы не сумели выполнить. Но, впрочем, у вас есть еще возможность решить эту проблему. Кардинально.
…и даже если соврали, все равно он откажется. Решать проблему летально. Сколько там осталось, максимум два года? Год? Шесть месяцев? Вот и отлично. Полгода просыпаться счастливым от того, что проснулся свободным, и тебе не больно, – это очень, очень много. Ему хватит. И для того, чтобы вернуть Лильку в реальность из этого гребаного игрового центра – тоже. Безо всяких заданий, просто ради того, чтобы она жила долго и счастливо.
– Не откажетесь, Илья Сергеевич. – Не-Янковский покачал головой. – Поверьте, мы не звери какие.
Улыбнулся, ласково и сочувственно, и Ильяс понял, что отказаться ему не дадут.