Анна Гавриловна писала: «Как я счастлива, что мне пришлось Тонни отдать лучшее, что я могла, и как я несчастна, что отдала ему меньше, чем надо. И все же я сумела привить любовь и уважение к тем, кто трудится, я смею верить, что не зря потратила время и там, в Шальве, и здесь, в Лондоне, беседуя с ним. Он понял главное для всякого фабриканта, которое состоит в заботе о своих рабочих и служащих у него. Многое изменится, почтеннейший Лука Фомич, в старой Шальве, когда Ваш сын, Платон Лукич, придет туда Вашим помощником, если не сказать большего...»
Все восхвалявшие Платона касались только его деловой стороны, его «технологического гения», нигде не упоминая о его любви к музыке, к театру, к Шекспиру, и никто не знал о его романтической встрече в Лондоне, на берегу Темзы.
Поклонник Шекспира показал себя одним из его героев, имя которого вы тотчас назовете, как только узнаете, что рассказал Платон отцу по приезде из Англии. Правда выглядела театральным правдоподобием по вине самого Платона, рассказывавшего и разыгрывавшего то, что произошло.
— Я, па, мечтал о необыкновенной встрече с необыкновенной женщиной и необыкновенной любви...
— Кто в нашем роду не мечтал об этом, а женился на обыкновенных домнах или заводах. Говори, Тонечка, дальше и не тяни кота за хвост... У меня сердце выскочить готово. Я ждал тебя холостым и наворожил тебе доменное приданое...
— Па, если твое сердце выскочит, оно вскочит обратно, когда ты узнаешь, как я счастлив...
— Молчу. Слушаю.
— Ты знаешь, па, я всегда любил реки... Конечно, па, Темза не Шалая и не Шальва, но тоже река, и я любил прогуливаться вечерами по ее набережной. Темза очень хороша вечером.
— Ты не о Темзе, а о ней... Как хоть звать-то ее?
— Лия. По святцам Цецилия.
— Русская?
— Коренная.
— Ой ли?
— Если графов Строгановых считать коренными, то их праправнучек, наверно, тоже не следует считать иностранками. Значит, она почти графиня.
— Кто сватал?
— Никто.
— А венчал?
— Темная ночь.
— В Питере?
— В Лондоне. Я уже сказал...
— А она там зачем была?
— У ее отца там дом.
— А кто он?
— Почти князь.
— Да что ты, Платон! Все «почти» да «почти»... Хороший ли этот «почти князь» или тоже почти?
— Я еще не видел его.
— Так что же, сбегом, сходим, что ли, вы...
— Почти.
— Тогда рассказывай со всеми завитушками. Молчу!
Платон теперь мог рассказать, как хотелось ему:
— Я шел по набережной Темзы, и она шла. Навстречу. Я остановился, увидев ее, и обомлел. И она остановилась, увидев меня. А стоять было нельзя. У англичан не принято... И она уронила ридикюль, я поднял и подал. Она по-русски сказала: «Спасибо». Я еле устоял. И тоже по-русски сказал: «Уроните, пожалуйста, что-нибудь еще». Она уронила кружевной зонтик. Я подал ей и сказал: «Клянусь, никогда не забуду вам этого счастья». И... И мы обнялись и расцеловались.