— Вы были правы, — услышала я шепот миссис Белл. — Вы были правы, Фиби…
— «Тереза, я хочу, чтобы вы наконец узнали о судьбе моей матери. Ваша подруга Фиби Свифт связалась с давней подругой моей матери, Мириам Липецки, и Мириам сегодня звонила мне. Потому я и могу написать это письмо».
— Но как вам удалось связаться с Мириам? — спросила меня миссис Белл. — Как это стало возможно? Я не понимаю. — Я рассказала миссис Белл о концертной программке, которую нашла в сумочке из страусовой кожи. Она смотрела на меня, приоткрыв рот. — Фиби, — прошептала она спустя несколько мгновений, — не так давно я говорила вам, что не верю в Бога. Но сейчас, кажется, поверила.
Я вернулась к письму.
— «Мама редко рассказывала о жизни в Авиньоне — воспоминания были для нее слишком болезненными, — но если по какой-то причине упоминала об этом, то сразу всплывало ваше имя, Тереза. Она говорила о вас исключительно с любовью. Помнила, что вы помогли, когда ей приходилось прятаться. Она считала вас хорошей подругой».
Я взглянула на миссис Белл. Она качала головой и смотрела в окно. Я увидела, как по ее щеке покатилась слеза.
— «Моя мама умерла в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году в возрасте пятидесяти восьми лет. Однажды я сказала, что жизнь обошлась с ней несправедливо, ее словно обсчитали. А она ответила: "Наоборот, мне неожиданно выпали удивительные сорок три года"».
Теперь я читала о том, как Моник утащила за собой охранница. Мириам рассказала мне об этом по телефону.
— «Эта женщина — ее звали «зверем» — записала мою маму в список на следующий «отбор». Но в назначенный день, когда мама вместе с другими была в кузове грузовика и ожидала отправки — я едва способна написать это — в крематорий, ее узнал молодой охранник СС, который зарегистрировал ее прибытие в лагерь. Тогда, услышав, как чисто она говорит по-немецки, он спросил, откуда она родом, и мама ответила: «Из Мангейма». Он улыбнулся и сказал, что тоже оттуда, и потому, встречая маму, он улучал момент и говорил с ней об этом городе. Тем утром, увидев ее в грузовике, он заявил водителю, что произошла ошибка, и приказал маме спуститься на землю. И она считала тот день — первое марта сорок четвертого года — своим вторым днем рождения».
Дальше в письме Лена описывала, как этот охранник СС перевел Моник на работу в кухню, где она драила полы; это означало, что она теперь трудилась в помещении и, что еще важнее, могла есть картофельные очистки и даже немного мяса. Она потихоньку набирала вес, достаточный для того, чтобы выжить. Спустя несколько недель Моник стала кухонной «ассистенткой» и начала понемногу готовить, хотя это было непросто, поскольку единственными продуктами являлись картошка, капуста, маргарин, мука, иногда немного салями и кофе из желудей. Так она проработала три месяца.