Я опять поехал в горы, в деревню Гурдон-сюр-Луп. Было уже темно и так облачно, что, казалось, машина едет в углублении, прорезанном фарами. Каменные дома и деревья, похожие на заколдованные, появлялись на мгновение в желтом свете фар и потом так же быстро исчезали, оставаясь в мире полутеней. Дорога проходила через заброшенную долину и петляла вверх; окрестный пейзаж походил на лунный. Эта земля хранила немало тайн и одна из них — трагическое исчезновение моих детей.
В полночь я добрался до деревни и, свернув за угол, направился к центральной площади. Было еще тепло, но кругом уже все опустело. Единственный подвешенный уличный фонарь отбрасывал слабый свет на дорогу и на три деревянные скамейки, около которых не было ни души. Магазин и кафе давно закрылись, а шпиль церкви казался космической ракетой, готовой к старту на вершине пускового устройства. Невдалеке стоял знакомый микроавтобус «рено» и несколько заехавших сюда случайных машин. Легко представить себе глаза и уши за закрытыми окнами, наблюдающие за тобой в этой ужасающей тишине. Не обращая внимания на возможную слежку, я поехал прямо по дороге к особняку.
Я вспомнил, что говорила Эстель о засаде, о кровавой бойне где-то в этих краях, когда французские партизаны напали на немцев и сами были окружены. Сейчас, одному в ночи, было легко себе представить крики и выстрелы, раздававшиеся в деревне. Эсэсовцы уничтожили все дома, оставив лишь церковь с мемориальной доской и память о злодеяниях, хранящуюся за этими вновь отстроенными фасадами. И мадам Сульт.
Я подъезжал к стене — длинному белому периметру ее владений, за которой где-то прячутся жандармы. Стену я воспринимал как вызов, как посылку, которую нужно открыть, не зная содержимого: такое же отвратительное возбуждение возникает при парашютном прыжке с самолета и приземлении в тумане.
Я остановил машину метров за двести до закрытых на замок темных ворот и поставил на обочине. С выключенными фарами заметить ее было трудно, но какие-то никелированные части слегка отсвечивали. Теперь у меня был наготове карманный фонарик. Ночь выдалась черной как смоль. Я вытащил складную лестницу и покинул машину.
В темноте я пересек дорогу и пошел вдоль забора. Кровь прилила мне к голове, когда я разложил лестницу и нашел провод сигнализации наверху, над двумя слоями колючей проволоки, над полоской битого стекла. Об этом я позаботился, прихватив одеяло, кусачки и перчатки. Я рисковал нарваться на обитателей сторожек, но рассуждал, что в это время ночи они не ждут посетителей. Даже если сработает сигнализация, они подумают, что это ложная тревога, что провод случайно задела какая-нибудь птица.