Я уже находился в шоке. Мне хотелось вернуться к Эмме и посмотреть, изменилось ли что-нибудь. Меня обуял ужасный, необъяснимый страх, что и она куда-нибудь исчезла. Должно быть, жандармы заметили, что я в панике.
Крикнув им, что скоро вернусь, я сбежал по ступенькам и уже через двенадцать минут был у нашего дома. Эмма стояла в дверях, одетая в футболку и слаксы. Она бросилась мне навстречу.
— Слава Богу! С тобой все в порядке? — спросил я.
— Они не вернулись, — уронила она.
Я рассказал ей про полицию. Мы стояли, держась за руки и молясь; страшные картины проносились у нас перед глазами: наши дети, задушенные, застреленные, брошенные умирать. Немыслимо, невыносимо. Не может быть, чтобы это случилось с нашими детьми, которых мы носили на руках, возили на спине, с которыми играли в прятки в Суррейских лесах, смотрели, как они выступали в школьном концерте.
— Дорогая, поедем со мной, ты поможешь мне все объяснить этим тупым деревенским полицейским. Не будем запирать двери. Оставь записку для детей на случай, если они появятся.
Она как-то странно посмотрела на меня и заметила:
— На случай… Что ты имеешь в виду? Конечно же, они вернутся.
— Но не без помощи. Нам нужна помощь.
На этот раз она согласилась со мной.
Мы покинули дом, наш праздничный коттедж, который, казалось, уничтожил нас, и я повез ее назад в жандармерию, обгоняя машины, как сумасшедший. Мы боялись говорить, боялись того, что можем сказать.
Дома и улицы оживали. Мы же умирали. Я посмотрел на Эмму, чье лицо, казалось, утончилось, вдруг выступили скулы. Что теперь означала наша женитьба? Возможно, мы любили детей больше, чем друг друга. Мы не могли сосредоточиться, не могли доверять своим эмоциям.
Ждать. Только ждать и гадать.
— Принеси мне выпить, — попросила она.
Я взял коньяк и кофе в кафе на площади, и мы ждали там, когда жандармерия вызовет подмогу. Здешние жители заходили по пути на работу за сигаретами. Один из них играл на автомате в китайский бильярд. Мне хотелось удушить его.
Но в Эмме сейчас, после коньяка, появилось неестественное спокойствие, почти что смирение, налет чего-то нереального. Неожиданно для самого себя я понял, что молюсь.
Я выпил вторую порцию коньяка.
Мы взялись за руки, пытаясь успокоиться. Они сказали нам: приходите в восемь. Дежурный уверил, что уже отдан приказ оцепить район и начать прочесывать дороги. Старший инспектор Де Брев прибудет лично, чтобы заняться расследованием.
Мы перебирали в руках булочки с джемом. Выпили еще по чашке кофе, но есть не могли. Эмму уже трясло от отчаяния, но я почувствовал себя сильнее, хладнокровнее. Держась за руки, мы направились по булыжной мостовой к жандармерии, где оставили машину. Здесь уже узнавали меня. Я был главным событием дня.