— И двое детей, — добавил я.
Он нахмурился, озадаченный. Сидя за пластиковым столом, он положил руки на стол и играл с линейкой из плексигласа. У Клеррара был вид адвоката, домашнего доктора. Сострадательный мужчина, рубашка с короткими рукавами, печальные припухшие глаза.
— Не понимаю вас, — промолвил он.
Я рассказал ему про маленькую экскурсию в лес, к заросшей поляне, которую мне устроил Ле Брев.
— Это случилось очень давно. Еще до меня, — заметил он.
— Но не так давно для старшего инспектора. Он вспомнил сразу.
— A-а. У него долгая память. Он родился в этих краях.
— Ле Брев родился здесь?
Клеррар улыбнулся:
— Его отец, говорят, из Сенегала. А мать из Тулузы.
Мне стало любопытно, а Клеррар, казалось, был не прочь поговорить.
— Неужели Ле Брев работает в местной жандармерии вот уже почти сорок лет?
— Думаю, что так, — подтвердил он. — Он сейчас главный здесь. Вы должны доверять ему. Очень хороший детектив. И знает местность как свои пять пальцев.
Но как я могу доверять человеку, который не сделал ничего, кроме попыток поставить меня под подозрение? Который начал с того, что попытался запугать меня этим жутким происшествием в лесу? Если это была действительно подлинная история, а не выстрел наугад?
Клеррар положил линейку.
— У старшего инспектора блестящий послужной список. Очень мало нераскрытых преступлений за все эти годы. Немногие регионы могут похвастать этим. Вы должны дать ему шанс.
Он, казалось, взывал к полупонятным правилам честной игры, к моей совести британца. Не думаю ли я, что французская полиция несколько менее компетентна только потому, что их полицейские — они просто другие? И доверяю ли я полицейским вообще? Я читал этот невысказанный вопрос в его глазах.
В итоге я осознал, что они не могут мне помочь. Ни один из них. По-настоящему. Конечно же, они предпримут все действия, проверят все слухи, продержат контрольные пункты еще несколько дней. Поместят заметку в газете, чтобы посмотреть, не всплывет ли что-нибудь, но в конце концов останется пустота, еще одна неразгаданная тайна. Я прочел все это на его лице и почувствовал боль, физическую боль, будто меня сейчас вырвет. Но я встал, выпрямившись, несмотря на острую, как нож, резь во всем теле.
— Вам нужно поспать, — произнес он автоматически.
Сон не поможет, он и сам это знает. Может, это нужно Эмме, но не мне. Они могут бросить весь свой отдел по раскрытию уголовных дел на мою маленькую катастрофу, и все равно не узнают ничего нового. Я старался не позволить своему воображению рисовать искалеченные тела.
Мне удалось с трудом кивнуть. Атмосфера становилась удушающей. Меня препровождали из комнаты в комнату внутри комиссариата (везде стоял устоявшийся запах сигарет) и проводили по темным неопрятным коридорам с приколотыми к стенам плакатами, которые кое-где оторвались от стены. Фасад, окрашенный в кремовый цвет, напоминал барак за железной оградой, а все вместе походило на тюрьму. Мне нужно было выбраться отсюда и подумать.