– Что ты делаешь?
– Сижу на унитазе, – ляпнула она.
– Тина, мне тридцать пять лет, – ляпнул он, – тридцать пять! Я с ума сойду!
– Я тоже.
– Тебе нельзя. У тебя дети.
– Да. У меня дети. Когда ты уезжаешь?
– Я же говорил. У меня обратный билет на понедельник.
– На какой понедельник?
– Я же говорил. На следующий.
Да, он говорил! Да, да, да, черт побери! Это всего-навсего глупая надежда, что она ослышалась!
– Тина, ты долго еще будешь сидеть… на этом своем унитазе?
– А что?
– Ну его к черту. Выходи! Выходи, я встречу тебя.
– Хорошо. То есть, плохо. Я не могу. Мне надо на работу.
– Я провожу тебя до работы.
– А твоя презентация?
– Она вечером. В восемь я освобожусь. Нет, в семь. Выходи, Тина, я еду.
– Адрес… – совсем без сил прошептала она, – запиши адрес.
– Я знаю.
Как нелепо! Она увидела со стороны и поняла – нелепо. Ей тоже не восемнадцать. Если на то пошло, ей даже не двадцать пять!
А она сидит на унитазе, прижав к груди телефонную трубку…
Да что же она сидит?! Он же едет к ней!
Она повторила в который раз:
– Все, Морозов, хватит. Я пошла.
– Иди.
– Отпусти меня.
– Пожалуйста.
– Спасибо.
Это невозможное что-то! Что-то, чему ни названия, ни объяснения нет. Что-то, слишком похожее на безумие. Из которого не хочется возвращаться.
– Значит, в «России». В шесть.
Его руки снова вернулись к ней. Будто он был над ними не властен.
– А презентация? Ты же говорил, в семь?
Ее руки опять взметнулись навстречу. Дурацкое пальто! Как в нем неудобно!
– В шесть. – Его жар все ближе, ближе. – Тинка, ты так и не носишь лифчики?
– Морозов, перестань!
– В пять!
– Ты – сумасшедший!
– Скажи еще!
– Сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший…
День показался ей бесконечностью, и она успела возненавидеть работу – прежде любимую, тысячу раз наорать на сотрудников – без повода, чего прежде не позволяла себе никогда. И снова разливала кофе, и разбивала чашки, и, нервными пальцами схватившись за трубку, цепенела и глохла, когда оттуда доносились чужие голоса. Десятки разных голосов. Ненужных, неважных, скучных.
– Тина, вы просили напомнить о «Мае»…
– А что такое у нас в мае?
На самом деле ей по фигу, как говорит Сашка, и по барабану, как говорит Ксюшка, – в общем и целом, ей наплевать, что будет в мае, а также в апреле и даже в марте. Потому что еще не кончился февраль. Вот он, в окне – слякотный, московский февраль, который видел их поцелуи. А через три часа – нет, уже через два часа и пятьдесят шесть минут – увидит опять.
И она увидит его. И он увидит ее. И надо только подождать еще чуть-чуть. Два часа пятьдесят шесть минут. Пятьдесят пять… пятьдесят четыре…