Молодой Маркони испугался тогда до истерики. Не тюрьмы он боялся, а больше гнева отца, тогдашнего министра внутренних дел. До суда, конечно же, дело бы и так не дошло, отмазался бы Маркони-младший, но вот отец!.. Старик так рассчитывал на карьеру сына и столько в него вложил сил и денег!.. Это было ужасно!
К счастью, тот бордель в Неаполе принадлежал синьору Валаччини. Проникнувшись отчаянием молодого бюрократа, Валаччини дело замял; девчонка оказалась из провинции, из многодетной семьи — родители были рады получить компенсацию: все равно непутевая дочка была отрезанный ломоть. Так что с тех пор синьор Маркони был обязан синьору Валаччини собственным спокойствием и, возможно, политической карьерой.
Еще накануне вечером Валаччини собирался отправиться к Маркони. Уже был отобран костюм — шелковый серый, в белую узкую полоску, и красный галстук-бабочка, удивительным образом красивший крупное лицо дона, бывшего боксера-тяжеловеса и нынешнего неофициального хозяина Сицилии. Да все было уже готово, если бы не настроение. Все было в этом проклятом настроении, так внезапно изменившемся.
Дело в том, что Томмазо Валаччини привык доверять своей интуиции. Она его никогда еще не подводила, чему доказательством было то, что он был жив-здоров и благоденствовал. И еще — не так давно Валаччини должен был лететь на вертолете в Неаполь, но так же точно уело его тогда мерзкое предчувствие, и он отказался тогда лететь, а поехал на машине, и вертолет почему-то врезался в прибрежную скалу и рухнул в море.
Это из недавних событий. А сколько подобных было давно, за всю долгую жизнь синьора Валаччини! В общем, уже за завтраком все было не по нему: слуга едва не опрокинул поднос с кофе, за что был гневно отчитан, а кофе оказался недостаточно горячим, а торт, которым синьор Валаччини, как истинный сицилиец, привык завершать любую трапезу, был не настолько свеж, как обычно.
Всего этого оказалось достаточно, чтобы синьор Валаччини отказался ехать. Марчелло выразил осторожное сомнение: не обидится ли премьер-министр? Может, и обидится, да переживет! Синьор Валаччини решил послать сына принести извинения премьер-министру за то, что папа… по состоянию здоровья… лично не смог… и тэ дэ.
Идиотизм все это, в досаде думал синьор Валаччини. Все идиотизм: и эти предчувствия, и эти извинения, и это настроение!.. А Марчелло пусть приятно проведет время, затерявшись среди гостей главы государства, пусть пообщается на равных с сильными мира сего…
Сразу успокоившись, синьор Валаччини пошел переодеваться. В таком настроении лучшее лекарство — поработать в своем саду. Каждый сицилиец, кем бы он ни стал в жизни, в глубине души всегда остается крестьянином. Окучивая помидоры на грядках, синьор Валаччини думал об этой особенности сицилийцев, об их тяге к земле, которая хоть и одаривает плодами своими безмерно, но и высасывает из человека все соки, которыми, в свою очередь, питается, тучнеет. Это как арабов тянет в пустыню, откуда они и пришли, — вот почему горожане-арабы часто проводят отпуск в песках, в обществе верблюдов и скакунов. А русских, наверное, тянет провести отпуск в сибирской тайге, зарывшись в снег, ухмыльнулся он, вспомнив русского доктора Щербатова. Валаччини подивился, что его мысли о нем тоже связаны с каким-то невнятным беспокойством. Да, с этим русским надо что-то решать. И побыстрее.