Недолго думая, он встал и полез наверх. Обитатели комфортабельной средней полки сначала не поняли, что происходит и что это за самонадеянный нахал, а потом самый сообразительный занес над стриженой головой ладонь и попытался указательным пальцем выдавить ему глаз. Владик перехватил палец и резким движением вправо выгнул его — хрустнул хрящ, затем раздался визгливый вопль. Похоже, он сломал этот палец. Потом он помнил только злобные вопли, озверелый мат и вцепившиеся ему в плечи, лицо и шею руки, чье-то ухо между зубов и чужую кровь во рту, яркую вспышку фонарей, осветивших темный загон и сонных охранников, тяжелые удары прикладом и — холодное купе-карцер для него одного. Это уполовиненное купе с двумя пустыми полками показалось Владу подарком судьбы, и он даже, забыв о страшной, терзающей все тело боли, расхохотался. Эта история лишний раз убедила его в том, что за сносную жизнь надо уметь бороться, не жалея сил и, может быть, самой жизни.
…Подполковник Сапожков посмотрел на иссеченные ссадинами руки мальчишки. Хотя руки безвольно висели вдоль тела, Михаил Юрьевич по опыту знал, что за этой кажущейся вялостью скрывается умение малолетки владеть собой в самой сложной и рискованной ситуации, на которое способны очень немногие взрослые мужчины.
Беседа между начальником колонии и вновь прибывшим заключенным явно не клеилась, но, собственно, разговор между' ними и не мог получиться. Да и не поговорить по душам вызвал Смурова подполковник. Он просто хотел удовлетворить свое любопытство.
Что ж, мнение о новичке он составил. Михаил Юрьевич задал еще несколько вопросов, на которые не получил — да уже и не надеялся получить — ответа, и, вызвав сержанта-конвоира, отпустил осужденного.
Итак, в армии его подопечных появился еще один любопытный экземпляр. Будет новое развлечение: наблюдать за становлением очередного урки, который, может статься, окажется посвирепее других. Подполковник Сапожков не был циником, он просто знал жизнь на зоне. И был уверен, что в той машине исправления преступников, винтиком которой был и «его» лагерь, правонарушитель исправиться уже не мог. Смириться — да, сломаться — скорее всего, забузить — и это вероятно, но уж никак не исправиться. А тем более малолетка. Малолетки самые трудные — по причине своей полной непредсказуемости. Кроме того, Сапожков считал, что к нему в зону попадают не случайные подростки, а уже с четкими криминальными задатками, которые исключали возможность возвращения к нормальной жизни. Самое место таким выродкам — за решеткой, считал Михаил Юрьевич. И чем надежнее нормальные советские граждане будут ограждены от соседства с подобными уродами, тем лучше…